Надо идти. Ну, подонок, встань и иди в свой номер. Не тяни, когда-нибудь надо это сделать – встать с лежака и пойти в номер…
Я проснулся утром. Дверь, ведущая с улицы в спальню, была открыта… Кто открыл ее? Вчера я прошел в номер через коридор… Ах, вот кто! В дверях, в контражуре слепящих солнечных лучей стоял Он и смотрел на меня, лежащего на кровати поверх одеяла в светло-сером измятом костюме и в летних туфлях…
Я приподнялся и сел, а он все еще стоял в дверном проеме и вертел в руках ключ… Значит, был и второй ключ, и естественно, что его владельцем был он – татуированный капитан… Он стоял и ждал. Интересно, чего?
– Все! В пизду! – закричал я. – Смотри, как эта американская сука меня разукрасила! Нет, ты смотри, смотри! Как с такой рожей я явлюсь в театр?! Выходите на нее, занимайтесь ею, ебите ее сами! Интересовалась она мной! Как бы не так! – я обрушил на капитана, на нее, на Игоря Николаевича такой мощный поток мата, что это подействовало.
– Ты все-таки расскажи, что произошло? – сказал он. – Все же было у пакете!
– У пакете было в макете! Понял? В туалете была у пакете! Нет повести печальнее на свете, чем повесть о минете в туалете! – продолжал я истерику по римской стратегии «нападая, защищаюсь»… – А вот после туалета все пошло в песок! Это же надо держать на службе таких мудаков!
– Ты кого имеешь в виду?
– Многих! – заорал я. – Этот клинический кретин, абхаз, как ты его называешь…
В общем, Миня, «Остапа несло…»
Через два дня Ту, или Ил, или Ан совершал рейс Адлер – Москва. Я сидел в кресле, наконец предоставленный самому себе, и пытался понять, что же это было.
Что же это произошло? И неужели все, что произошло, произошло со мной? И как это могло произойти со мной?
Филипп прошелся по комнате, включил проигрыватель… «Мне Брамса сыграют – я вздрогну, я сдамся…»
Когда через две или три недели я сидел в номере гостиницы «Москва» и составлял отчет, Миня, мне пришлось еще раз прокрутить в голове киноленту случившегося…
– … так и пиши: «За обед в шашлычной в первый день… цветы и прочее – пятьдесят рублей пятьдесят копеек», – диктовал Алексей Леонидович.
– А дальше?
– Ну что там у вас было в первый вечер?
– В первый? Дай Бог память… Да ничего, гуляли у моря, я ей читал стихи…
– Стало быть, пиши: «После обеда вечером такого-то числа я пытался обработать мой объект, гуляя у моря». Про стихи не надо – это подробности…
– Написал.
– «За билеты на эстрадный концерт мной заплачено…» Сколько ты там заплатил? «Билеты прилагаю…» Ты не забыл билеты?
«150 рублей 40 копеек…
175 рублей 20 копеек…
350 рублей 00 копеек…
Я поцеловал объект…
Она шла на сближение…
Оказала недоверие…
120 рублей 64 копейки…
Сама проявила активность…
Оказала активное сопротивление…
Нанесла мне три удара…
30 копеек… 30 копеек… 30 сребреников…»
– Ну и подпишись…
– Как?
– Как в соглашении договорились.
– Может быть, я свою фамилию поставлю?
– Зачем свою? Пиши «Меркуцио», и все у пакете… Звучала музыка Брамса.
– Больше они меня не трогали. Не тронули никогда…
– Поняли, что ты нервный и разговариваешь по ночам, – сказал я.
Он взглянул на меня, я снова опустил глаза. За окнами начинало светать… Караян и Кремер пошли на коду…
Из темноты сознания всплыли, проявились, стали четкими строки:
Годами когда-нибудь в зале концертной
Мне Брамса сыграют…
Мне Брамса сыграют – я вздрогну, я сдамся…
19 мая 1979 года
Когда в 79-м году я решил выговориться на бумаге, хотя бы для себя самого, и, по своему обыкновению, начал писать, понятия не имея, во что все это выльется и что получится в результате, мне были ясны по крайней мере две вещи: первое – я должен записать на бумаге все, что помню про эту историю, несмотря на то, что многое из нее мне самому неясно по сей день. Второе – описывать «голые факты» я не могу, просто не знаю, как. Я, такой-то такой-то, по кличке такой-то, был завербован в 1956 году службой КГБ, ее американским отделом, для помощи в борьбе с внешним врагом – американским империализмом. Конкретное задание я получил лишь в 1958 году. Я должен был войти в половые сношения с журналисткой (не помню какой американской газеты) по имени Колетт Шварценбах (жива ли она сейчас?), сам не знаю, для чего. Выполнить задание мне не удалось, о чем я написал письменный отчет, подписанный моей кличкой.
С тех пор никаких конкретных заданий мне не давали. Однако время от времени напоминали о себе: звонили по телефону и назначали свидания в разных местах (в гостиницах, на частных явочных квартирах, просто на улицах). Это случалось, как правило, после приемов в американском посольстве или перед приемом в каком-нибудь другом капиталистическом посольстве. Их интересовало мое отношение к послу, его жене или какому-нибудь другому лицу посольства, КГБ никогда не спрашивал у меня про поведение советских людей, бывавших на этих приемах. Они даже не интересовались, кто был. Но из разговора мне делалось ясным, что они знали и без меня всех поименно. Они даже знали, как я сам вел себя на приемах или вечеринках, сколько выпил и что нес в пьяном виде.
Я часто получал от них замечания за мое распущенное и неумное поведение. Мои взгляды на происходящее в нашей стране (СССР), полагаю, им были хорошо известны. Им даже не нужна была информация осведомителей, так как в конце 60-х ими была предпринята одна акция. Вся «головка» театра «Современник» во главе с Олегом Николаевичем Ефремовым была приглашена в особняк КГБ на улице Чехова. Был там и я. Сначала мы сыграли концерт в зале на 100–150 мест, где сидели сотрудники московского КГБ (некоторые лица показались нам всем откуда-то знакомыми), а затем были приглашены в красивую комнату, где стоял шикарно накрытый стол.
Когда мы поели и выпили водки (а также коньяка), сидевший во главе стола большой чин – он был одет в штатское – начал с нами беседовать о театре, культуре и литературе. Находясь под влиянием винных паров, ободренные дружеским тоном беседы, мы искренне рассказали о себе всё. Иногда за столом возникали даже споры о том или ином журнале, писателе или его произведении. Мы хвалили Солженицына («Один день Ивана Денисовича», «Матренин двор» и «Случай на станции Кречетовка»), «Новый мир», писателей В. Аксенова, В. Некрасова и им подобных. Ругали: А. Софронова, В. Кожевникова, Н. Грибачева и подобных им. Из беседы нам всем (Ефремову, Волчек, Евстигнееву, Щербакову, Табакову и другим товарищам) стало ясно, что подобные откровенные и дружеские встречи с московскими театрами уже были и еще будут проведены товарищами из КГБ Москвы.
