К ней присоединяется дочь Даша…
Черкасский (закуривает трубку и бормочет). «Из ничего не выйдет ничего, из ничего не выйдет ничего».
Слышен церковный звон переделкинской церкви.
Появляется с улицы жена Черкасского, Варвара Петровна.
Она пришла из церкви, это видно по ее наряду.
Варвара (обращаясь к Черкасскому). Уже дымишь натощак?
Черкасский. В мои годы, Варя, я уже могу и пить натощак. Кто-то сказал: после шестидесяти и умирать не стыдно, а мне за семьдесят. Так что нам, татарам, один хрен, Варька.
Варвара. Опять не спал, матерщинник старый.
Черкасский. Удалось чуть-чуть. Приму снотворное, а в три словно по будильнику просыпаюсь и брожу по дому как тень отца Гамлета.
Варвара. Сергей, у тебя холестерин зашкаливает, а ты опять ночью в холодильнике сладкий торт для гостей ополовинил. Ну что ты с собой делаешь? Ты понимаешь, что это верный путь к инсульту?
Черкасский. Варя, не пугай, мне и так хреново. Жить неохота, Варя. Устал я, мать. Когда за семьдесят, у всех, наверное, так. Это только этому идиоту, Лиру, в его восемьдесят пять сто рыцарей подавай, а мне уже ни черта не надо. Это ужасно. Старый актер, старый актер. В этом есть что-то противоестественное.
Варвара. Не нуди, я все это уже который год слышу, когда спектакль на выпуске.
Черкасский. Нет, Варя, так еще никогда меня не доставало.
Варя. И это мы проходили, сыграешь премьеру, и опять к рюмке потянет, на каждую свеженькую артистку будешь глазками шнырять.
Черкасский. Варя, ну что ты несешь!
Варвара. Ничего я не несу. Я не курица-несушка. Привыкла с тобой ко всему, мне золотую медаль за жизнь с тобой повесить надо.
Черкасский. И повесим, если я до золотой свадьбы дотяну.
Варвара. Дотянешь, не за горами. Несколько месяцев осталось.
Все это время Варвара сидит перед телевизором в ожидании новостей.
Черкасский. Варя, выключи ты этот проклятый ящик. В семь утра ничего нового ты про Чечню не услышишь.
Варвара (выключает телик). Ладно. Кашу или хлопья с молоком?
Черкасский. Все одно, киса, спасибо.
Варвара уходит.
Черкасский (бормочет). «Из ничего не выйдет ничего, из ничего не выйдет ничего».
Сцена третья
В комнате на втором этаже у внука Черкасского, Виктора.
Ему лет семнадцать. В его постели кто-то спит.
Виктор уже в плавках. Он включает музыку или сам, достав гитару, берет аккорды, что-то напевает.
Из-под простыни высовывается взлохмаченная голова Дениса Макарова.
Дин. Косячка не найдется?
Виктор. Сэр, хоть штаны сначала натяни.
Дин. Где это мы, Вик?
Виктор. У деда на даче в Переделкине.
Денис. Ни хера не помню.
Виктор. А что ночью было, это хоть смутно припоминаешь?
Денис. Как в тумане.
Виктор. Жаль.
Денис. Вик, все о’кей. Это же я вчера первый к тебе подошел в клубе.
Виктор. Хоть это помнишь. И на том спасибо.
Денис. Перебрал я вчера. Все всмятку: и травка, и коктейли твои.
Виктор. Сапоги всмятку.
Денис. А дальше туман. Темный лес. «Черный квадрат».
Виктор. Дальше тачка, двадцать один км, и ты в «очке», у деда на даче.
Денис. А кто он у тебя, дед?
Виктор. Артист. Артист Черкасский.
Денис. Черкасский? Just а moment, это который иногда по телику мелькает?
Виктор. Вообще-то он театральный. В кино в прошлом веке фотографировался много, особенно молодым. На разных театральных фестивалях за бугром котировался. Тогда, разумеется. Фишка. Народного всей неразваленной державы удостоили. Премии разные. Теперь – старик, но еще фурычит.
Денис. А дачка-то у него не особо. Мы где, на втором этаже? Не то чтобы вилла. И ты в клубе барменом.
Виктор. Семья громадная, бабки надо стругать самому. А дача… тогда при коммунягах больших домов в Переделкине не было, и этот-то виллой считался. К тому же не собственность дедова. Это пока он жив, мы тут. Правда, квартира в Москве большая, они ее с бабкой сдают за зеленые. Живем мы тут все, благо недалеко от города. Деда на театральной «Волге» возят туда-сюда, когда там репетиции или спектакли. Остальные – на электричке. Один я – на мото.
Денис. А остальных много?
Виктор. Херова туча. Тебе-то это зачем знать, супермен?
Денис. От скуки. Ох, голова разламывается. Опохмелиться не найдется?
Виктор. Ты знаешь, я вообще-то не пью, но для тебя, любимого, в заначке надыбаю (Достает из заначки виски и стакан. Наливает.) Скажи, когда хватит.
Денис. (он все еще в постели). Стоп. Вот так. Ну будь здоров, красавчик. (Морщась, выпивает.) Ох, еле прошло.
Виктор. Сейчас полегчает, шеф. Сейчас полегчает.
Подсаживается на постель к Денису. Рука под простыней.
Денис. Вик, не начинай все сначала. Неровен час кто-то заглянет.
Виктор. Успокойся, никто не заглянет. В нашей орде у каждого свой шатер. И потом, не принято права человека нарушать. Каждый строчит как он хочет, малыш. Ты огромадный малыш, ух какой ты огромадный, сильный малыш. Ну просто Арик Шварценеггер. Все о’кей, darling, правда? Все будет о’кей.
Свет гаснет.
Сцена четвертая
В комнате Елены и Даши.
Входят Елена и Даша в спортивных костюмах, начинают раздеваться.
Елена (говорит дочери по-немецки). А теперь быстро в душ.
Дарья. Я только «быстро» поняла.
Елена. Под душ. И учи язык.
Дарья (по-французски). Тебе моих трех других, не считая ридной мовы (ридной мовы это по-русски), мало?
Елена. Кроме ридной мовы, к тому же и не ридной, теперь я ничего не просекла.
Дарья (по-итальянски). Красавица мамаша, вы полагаете, если наш обожаемый папенька работает сейчас в его обожаемой Германии, я должна шпрехать… Мне что, недостаточно французского, итальянского и английского? (Продолжает на английском.) Впрочем, я тебя обожаю, мама, намного больше, чем вы с папой свою медицину и ваш отвратительный немецкий, единственный, который вы с ним удосужились выучить в вашей немецкой школе, в прошлом веке.
