– Вы, конечно, правы, – сказал Яхин-Боаз. – Иногда выходит из-под контроля.
– Но следы когтей и укусы, – произнес врач. – Таких не может оставить человек.
– Шкуры животных, – пояснил Яхин-Боаз, – можно достать целиком, знаете, с когтями и зубами. С ними, однако, покончено. Право же, мне ужасно стыдно за все произошедшее. Я просто хочу возвратиться к моей работе и вновь осесть в нормальной жизни.
– Хорошо, – сказал врач. – Вот это уже разговор. Теперь осталось недолго.
Навестить Яхин-Боаза пришла Гретель. Он едва о ней думал с тех пор, как его положили в лечебницу, и предпочел бы не думать о ней и сейчас. Яхин-Боаз изумился, увидев ее такой молодой и красивой. Моя женщина, подумал он. Как это произошло? Опасно иметь яйца, но есть в этом и что-то славное.
– Завтра меня выписывают, – произнесла она.
– Что ты им сказала? – спросил Яхин-Боаз.
– Сказала, что все это из-за секса. Вы же знаете, какие мы бываем, горячие иностранцы. Сказала, что решила, будто ты бегаешь с другими тетками, ревность моя довела меня до дикости, и я сама не помню, как оказалась на улице с ножом.
– И они готовы тебя выпустить?
– Ну, я сказала, что обычно бы так не расстроилась, но из-за беременности все это показалось мне чересчур. И врач сказал – ну что ж, конечно, бедная незамужняя мать и тому подобное. И еще спросил, как быть с отцом, а я заверила его, что причин для беспокойства нет, все будет в порядке, однако мы не сможем пожениться, пока ты не получишь развод. И он потрепал меня по руке и пожелал всего наилучшего, и сказал, что надеется, я больше не стану выскакивать на улицу с ножом, а я сказала, что, конечно, нет, и вот завтра меня выпускают.
– Насчет беременности ты здорово придумала, – сказал Яхин-Боаз.
– Да, – сказала Гретель. – Здорово. Так и есть.
– Что так и есть? – не понял Яхин-Боаз.
– Я беременна.
– Беременна, – повторил Яхин-Боаз.
– Ну да. У меня случилась двухнедельная задержка, и я проверилась сразу перед тем, как попасть в психушку. Так и не выбрала подходящий момент сказать тебе об этом в тот день, когда они нас сюда сунули. Ты рад?
– Боже правый, – произнес Яхин-Боаз. – Еще один сын.
– Может быть и дочь.
– Сомневаюсь. Думаю, мой вечный удел – отцы и сыновья.
– О женитьбе я сказала только для врача. Мне на это наплевать.
– Об этом мы должны поразмыслить, наверное, – сказал Яхин-Боаз.
– Но не здесь и не прямо сейчас, в любом случае, – ответила Гретель. – Каково тебе снова стать отцом?
– Я счастлив за ребенка, – сказал Яхин-Боаз. – Но не знаю, каково мне снова стать отцом. Я даже не знаю, каково мне было становиться отцом даже раз, не говоря уже о двух.
– Что б ни случилось, все будет хорошо, – сказала Гретель. – Твердыня наша – наше что-то.
– Что ты имеешь в виду – что б ни случилось?
– Если ты меня бросишь. Или же лев…
– Ты думаешь, я тебя брошу?
– Кто же знает. Но это неважно. Я все равно буду тебя любить, и ребенок тоже. Я расскажу ему о его отце, и он тебя тоже полюбит.
– Ты думаешь, лев меня убьет?
– А ты хочешь, чтобы лев тебя убил?
Яхин-Боаз посмотрел на Гретель, ничего не отвечая.
– Что можно сказать о льве? – произнесла она. – Львов больше не осталось, но у моего мужчины есть лев. Лев есть у отца моего ребенка.
Яхин-Боаз кивнул.
– Может быть, – продолжала Гретель, – если ты снова выйдешь его встретить…
– Я скажу тебе, – сказал Яхин-Боаз.
– Ладно, – сказала Гретель. – Когда вернусь домой, сделаю уборку, чтобы квартира тебя встретила, как полагается. По-моему, тебя скоро выпишут. Я не стану тебя навещать, если только ты мне не позвонишь. Тебе есть о чем подумать.
– Есть, – сказал Яхин-Боаз. Он поцеловал ее. Моя женщина, подумал он. Мать моего ребенка. Я – неженатый отец, и мое сердце может остановиться в любую минуту.
Еще раз его навестил хозяин книжного магазина.
– Вы становитесь довольно популярны, – сказал он и протянул ему газету книготорговцев, в которой было объявление:
Яхин-Боаз, свяжись, пожалуйста, с Боаз-Яхином.
Следом давались номер телефона и номер абонентского ящика. Яхин-Боаз их записал.
– Яхин-Боаз, свяжись с собой самим перевернутым, – сказал хозяин книжного. – Странное послание.
– В смысле – мной перевернутым? – спросил ЯхинБоаз.
– Имена, – ответил хозяин книжного. – Яхин-Боаз, Боаз-Яхин.
– Это мой сын, – сказал Яхин-Боаз. – Он – не я перевернутый. Я не знаю, кто он. Я не очень хорошо его знаю.
– А кто кого может знать? – спросил хозяин книжного. – Каждый человек – что тысячи книг. Новых, репринтных, имеющихся в наличии, распроданных, художественных, документальных, поэтических, дрянных. Всяких. И что ни день – разных. Еще повезет, если в руки попадется та, что требуется, куда там ее узнать.
Яхин-Боаз смотрел, как хозяин книжного выходит из лечебницы со скромно беззаботным и удобным видом, попытался припомнить, когда ему самому в последний раз было легко на уме. Скоро я буду распродан, думал он. Все те книги, какие я суть. И мой тираж закончится, навсегда. Оставив по себе нового сына. Пути назад нет. Волна ужаса затопила его существо. Нет, нет, нет. Да. Пути назад нет. Будь она проклята. Будь прокляты они обе – та, от кого он ушел, и та, кто стоит сейчас между ним и тем, кого он оставил. Возврата нет. Он не хотел еще раз становиться отцом. Он еще не перестал быть сыном, последний миг близился с каждым ударом его сердца, которое он теперь не выпускал из виду ни на секунду. Его сердце и все другие органы его уставшего тела, без отдыха все эти сорок семь лет. И нависший над ним последний покой, о каком невыносимо думать. Последний миг наступит сейчас, написала она.
Он пробовал отыскать у себя в уме убежище от ужаса, чтобы письмописец и туго свернутый не жаловались на его лязг, и он избегал общества кого бы то ни было. Угощался столькими успокоительными, сколько медсестры могли ему выделить, как можно больше спал, развлекался половыми фантазиями, умственно пел песни. В той песне, что стала привычной, было всего одно слово: лев. Лев, лев, лев, пел его ум под танцевальные ритмы, боевые гимны, колыбельные.
Он не написал Боаз-Яхину и не позвонил ему. Когда врач делал обходы, Яхин-Боаз разговаривал взвешенно и бодро, говорил, что покой подействовал на него благотворно и он стремится продолжать свою жизнь.
– Такрасно, – сказал врач. – Между тем, как вы тикали тогда и такаете сейчас, – огромная разница.
– Да, и впрямь, – сказал Яхин-Боаз.
