– Что там? – окликнула она Бера.
И осознала, что в оконце сквозь ряднину, натянутую от комаров, смотрит бледный рассвет. До восхода солнца оставалось далеко – была глубокая ночь, но перед Купалиями в эту пору уже брезжит первый свет.
– Да пойдем поищем, – Бер подошел к ней. – Вон уж почти светло, а его нет.
Бер так и не заснул. Так и ждал, отсчитывая каждое мгновение, что вот-вот во дворе раздадутся шаги и скрипнут доски крыльца под ногами. Пока не осознал, что прошла уже половина ночи, а Улеб не вернулся. Утекшее время казалось огромным, и это наводило жуть. Уже три раза можно было поговорить и приехать назад…
У Мальфрид похолодело в груди. Ясно вспомнился тот тяжкий вечер в Киеве, когда она допоздна ждала в неуютной «Малфридиной избе» на княжьем дворе, что Святослав придет к ней, как всегда, но заснула, не дождавшись. Потом проснулась далеко заполночь и с ужасом поняла, что она одна на старой бабушкиной лежанке – он так и не пришел. Сразу весь мир показался пустым, залитым холодной зимней тьмой. Точка года была противоположная – самое дно зимы, за день до Карачуна. Но чувство, охватившее ее сейчас, было то же самое. Когда прошедшая ночь, словно топор, отсекает последнюю надежду на встречу с тем, кого ждали еще вечером, и оставляет в пустоте.
В тот раз ее худшие предчувствия оправдались: для нее начиналась долгая полоса пустоты, одночества, холода, бесславья…
– Может, Святослав его к себе увел? – окликнула Мальфрид Бера, который на ощупь искал свой пояс.
– Может, – бросил Острога, обуваясь. – Но едва ли б он стал по гостям разъезжать, нам не сказавшись.
К тому времени уже все шесть-семь плесковских оружников Улеба слезли с полатей и одевались впотьмах. Мальфрид не вставала, чтобы не мешать им. Когда они ушли, она спустила ноги и села на лавке. Тишина и пустота в полутемной избе давила. Она снова легла, но спать уже не могла. От острой тревоги холодели руки и ноги.
Ушедшие вернулись, когда уже совсем рассвело…
* * *
Улеб взял с собой двоих – Рауда и Гисли, своих давних, с киевских времен, отроков-телохранителей, обученных еще в дружине у Мистины. Грим и Девята гребли. Проехали не более поприща, не миновали даже мост к Новым Дворам, как те двое повели лодку к берегу, и вскоре она подошла к старым, полуразрушенным мосткам. Это место Улеб знал: неподалеку стояла избенка рыбака Хмуры, бобыля, и его старая долбушка лежала перевернутой возле ивы. Сама изба уже осталась позади, она была выше, куда не достают разливы. Ну, не всякий год достают.
– Вон там, – высадившись и привязав лодку к покосившемуся шесту, Грим показал вперед, вдоль натоптанной тропки. – Вперед поди, там ждут.
Улеб первым двинулся по тропке, огибая ивы. Открылась длинная прогалина между прибрежной полосой и возвышенностью берега. В дальнем конце на траве сидели какие-то люди… трое. При виде приехавших поднялись на ноги. Подходя, Улеб узнал их, несмотря на сумерки – как не узнать, всю жизнь знакомы. В середине Икмоша – его грузноватый стан и нечесаные светлые волосы. По бокам худощавый рослый Добровой, следующий после него брат, и зять, темноволосый коренастый Агмунд.
Телохранители шли за Улебом, двое посланцев тоже поотстали. Игмор со своими тронулся навстречу. Улеб разглядел на его лице улыбку и несколько удивился. Улыбчивостью Игмор не отличался, да и любви к себе Улеб от него не ждал. Только если это приказ Святослава – быть поласковее, это он исполнит, как сумеет. Игмор такой – что князь ему прикажет, он расшибется, а сделает. Все трое были в цветных кафтанах и при мечах, будто и впрямь послы.
Но где же Святослав? Или он не приехал сам, а передал что нужно через Икмошу? Это тоже могло быть. Желая сохранить переговоры в тайне, Святослав мог предпочесть не покидать Новых Дворов. Правда, для такой встречи он должен был прислать кого-нибудь поумнее Икмоши – Асмунда, Тормара или Велебрана. Из ближайших если – Болву, Градимира или хотя бы Хавлота. А Икмошиной головой хорошо только стены проламывать, бывали случаи…
Грим шел от Улеба справа, на пару шагов позади. Главное дело Игмор отвел ему, вполне полагаясь на ловкость младшего брата. Дело несложное, как берут дозорных – прыжок на спину и нож в горло. Прочим останется лишь разобраться с сопровождающими, но, зная Улеба, Игмор верно рассчитал: много людей тот с собой не приведет.
Делая шаг за шагом, Грим нащупывал в рукаве кафтана костяную рукоять ножа. Они все рассчитали заранее и промерили, кому сколько пройти. До нужного места оставалось пять шагов, когда Рауд, Улебов телохранитель, вдруг сместился тому за спину, перекрыв Гриму подход: ему не нравилось, что двое посланцев держатся позади. Грим выглядел безоружным, у Девяты имелся лишь скрам на поясе, но это не делало их безопасными. Когда ты при господине, безопасных людей для него не бывает, учил их когда-то Альв, сам с молодости бывший телохранителем Мистины.
– Жив будь, Улеб Мистинович!
Игмор улыбался по-прежнему, но это приветствие Улеба покоробило: обращение по отчеству через приемного отца отказывало ему в княжеском происхождении.
Но даже ответить Улеб не успел. Ответа Игмор ждал не от него: приветствие было знаком не ему, а Гриму. Отпихнув плечом Рауда, Грим прыгнул на Улеба сзади и ударил ножом, но не в горло, как было задумано, а в бок, метя в правую почку.
Лезвие знакомо скрежетнуло по железу. Кольчуга под кафтаном.
Этот звук был последним, что Грим сын Гримкеля услышал в жизни. В тот же миг ему на шею обрушился меч Рауда; хороший «корляг» с одного удара перерубил позвоночник, почти отделив голову от тела.
Одновременно, тоже услышав приветствие, Девята бросился на Гисли, второго телохранителя; выхватив из-за пазухи сыромятный ремень, он накинул его Гисли на шею, как удавку, и повис на нем всем весом. Однако Гисли был мужиком упрямым и здоровым; он хрипел, но не сдавался, пытаясь оттянуть ремень с горла, а другой рукой даже вытащить меч, когда на него набросился Добровой с ножом в руке.
За мгновение до удара в спину Улеб уже понял, что происходит: по тому, как помертвело вдруг лицо Игмора, как застыла лживая улыбка. Ощутив удар и услышав скрежет клинка по кольчуге, Улеб, не оборачиваясь, прыгнул вправо, чтобы уйти из-под следующего выпада. Меч сам оказался в руке, взмыл, со звоном отбивая клинок Агмунда. По Игморовой задумке, тому назначалось биться с телохранителем, но достался ему сам княжий брат. Рубанув мечом по широкой дуге, Агмунд прыгнул вперед, метя противнику в пах зажатым в левой руке скрамом. Но не вышло: столкнувшиеся в сумерках, клинки высекли целый сноп искр и застыли, упираясь один в другой. Удар скрама Улеб перехватил, сжав запястье Агмунда словно клещами, сдавил, потом дернул на себя и врезал ногой в живот. Добавил навершием меча в перекошенное болью лицо и рубанул по шее.
Пока Улеб бился с Агмундом, Гисли сопротивлялся двоим повисшим на нем врагам, а Рауд, уложив Грима, схватился с Игмором. На какой-то миг ножницы в руках норны застыли, выбирая, чью нить перезать. Но потом Гисли получил удар ножом в горло и упал, захлебываясь кровью. При этом он придавил своим телом Девяту, не давая выбраться. Зато Добровой не сплоховал: освободившись, колобком подкатился под ноги Рауду, даже не вынимая меча. Тот отступал под натиском Игмора и даже не успел заметить нового противника, как Добровой полоснул его ножом под колено. Рауд пошатнулся, и меч Игмора точно ужалил его в висок.
