* * *
Сигват на осенний пир в Хольмгард так и не явился, хоть веселье продолжалось до утра. Сванхейд и Мальфрид вскоре после полуночи удалились в спальный чулан, оставив гостей на Бера и Вестима. Мальфрид постелили на том самом ларе с плоской крышкой, где хранилось золото Хольмгарда; она думала, что ей будут сниться особенные сны, но напрасно. Спала она некрепко: от пиршественной палаты ее отделяла лишь стена из тонких бревен, и в сон ее все время врывались крики и гул голосов.
Как-то раз она проснулась оттого, что наступила тишина: внезапная тишина также способна разбудить, как и шум. Снова звучали гусельные струны, но иначе – Мальфрид сразу поняла, что не Дедича гудебный сосуд. Поющий голос был мягче, немного выше, но тоже красивый и искусный.
А всем молодцам он приказ отдает:
Гой еси вы дружина хоробрая!
Ходите по царству Аварскому,
Рубите старого-малого,
Не оставьте авар и на семена,
Оставьте вы только по выбору
Душечек красных девушек
Не много не мало – семь тысячей.
А и ходит его дружина по царству Аварскому,
Рубит старого и малого,
Оставляет только по выбору,
Душечек красных девушек.
А сам Дунай во палаты пошел,
К самому кагану ко аварскому…
Наверное, это Велебран, думала Мальфрид в полусне. Не зря же она видела у него гусли. Велебран заодно с Вестимом будет собирать войско, чтобы Святослав мог пойти на кагана хазарского. Чтобы и тот сгинул, как сгинули авары – ни памяти не оставив, ни наследка. Так и будет… А потом… Ее Колосок станет мужчиной и двинется по следам отца и дедов еще дальше. Последние царства задрожат, когда он постучит в их врата рукоятью меча… Так будет, знала Мальфрид, под перезвон гусельных струн снова погружаясь в сон.
Потом что-то снова ее разбудило. За стеной было тихо. Не открывая глаз и не успев толком проснуться, она ощутила, что близко утро. Скрипнула дверь. Мальфрид с трудом разлепила ресницы и успела мельком увидеть отблеск огня из гридницы и темную фигуру мужчины на пороге. Подумала, что это Бер захотел ее проведать, но дверь тут же затворилась, отрезав свет и не дав ей ничего больше разглядеть.
Потом кто-то встал на колени возле ее изголовья, обнял ее поверх одеяла, прижался лицом к ее груди. Мальфрид положила руку на голову невидимого гостя и сразу поняла: это не Бер. Другой, более зрелый мужчина жадно целовал ее грудь и шею, поднимаясь к лицу. Коснулся кремневой стрелки в серебре, которую Мальфрид не снимала и на ночь, нагретой теплом ее тела.
– Скучаю я по тебе, – шепнул утренний гость, видя, что она шевельнулась.
От его дыхания веяло вареным медом.
Он снова стал целовать ее, но Мальфрид отстранилась и попыталась сесть.
– Божечки! – шепнула она. – Зачем ты здесь? Увидят, сраму не оберемся.
Сейчас было не то, что в белом шатре. Сейчас Дедич был не Волхом, а мужчиной, которому нечего делать возле девичьей постели. Он понимал это, но дверь спального чулана неодолимо его притягивала. Влечение его к Мальфрид после единственной ночи на Волхове разгорелось еще сильнее, но даже видеть ее он мог лишь изредка и на людях.
– Никто не узнает. Там все уже спят, кто где упал.
– Послушай! – Мальфрид приподнялась на локте и зашептала. – Почему ты сказал – Соловей Змеевич? Его должны будут так назвать – Соловей?
– Кого? А! – Дедич сообразил. Речь его немного запиналась после целой ночи за столом. – Это был у нас в преданиях… то есть есть… гусляр был и волхв, умел разными зверями и птицами оборачиваться… серым волком по земле рыска́л, сизым орлом в облака летал… Он был сын Волха, и его звали Соловей. Потому так в песне поется. А что… или худое имя?
– Не худое… – Мальфрид хмыкнула. – Может, я думала его Сигурдом назвать!
– Мы со Свандрой потолкуем… как срок придет… кто ему будет имя давать. Если я… то…
Дедич опустил голову, будто от усталости забыл, о чем говорил. Мальфрид ласково запустила пальцы ему в волосы. В ней вдруг ожило былое томление, хотя Дедич явно не готов был на него ответить, да и Сванхейд лежала на своей постели в сажени от них.
– Он станет нашим Соловьем, – Дедич поднял голову. – Дед Ведога нагадал. Сказал, родится витязь, будет волю богов исполнять, за честь дедов стоять стеной, до самой смерти своей.
– Поди прочь! – Мальфрид оттолкнула его. – Он еще не родился, а вы уже о смерти толкуете!
– Там, где судьбы людские ткутся-куются, уж решено все наперед – и моя смерть, и твоя, и его. Не то важно, что умрет человек, а то, чтобы жизнь свою даром не потратил. Я дал тебе сказание… теперь и ты не умрешь, пока род словенский жив. И я не умру. И дитя наше…
Вспомнив, что стараниями Дедича удостоилась величайшей чести – войти в родовые предания Словеновых внуков, Мальфрид смягчилась и поцеловала его. Потом опять оттолкнула.
– Ступай.
– Ты будешь на супредки ходить? – Дедич обнял ее через одеяло. – Теперь будут Сварожинки, ты должна девок у себя собрать, кур молить
[19]. Я приду, ладно?
Мальфрид улыбнулась. Обычный сговор между отроком и девкой, чтобы видеться в течение долгой зимы, казался ей очень смешным, когда заключался между зрелым мужем, жрецом Перыни, и ею, носящей уже второе дитя.
– Курицу принесу, вот слово!
– Гусли лучше принеси. А жена твоя мне косу не вырвет, если ты повадишься на девичьи супредки ходить?
– Жена? – Дедич как будто удивился. – Так я вдовец. Год уже. Потому и живу в Перыни. Ты не знала? Думал этой зимой другую брать, да обожду теперь.
– О! – Мальфрид это не приходило в голову. Она видела его только в нарядной одежде и не заметила признаков вдовства (в мужской сряде они куда менее бросаются в глаза, чем в женской). – Ну, коли ты опять жених, то приходи на супредки. А теперь ступай.
Дедич еще раз поцеловал ее и вышел. Мальфрид снова легла, держа в ладони кремневую стрелку возле груди. Если они будут видеться зимой на супредках, то она, может быть, наконец разберет, что он за человек. Она уже не та глупая девчонка, которая два года назад вручила свою судьбу мужчине, не зная, чего от него ждать и что он принесет в ее жизнь. Да и что скажет Сванхейд? Наученная опытом, Мальфрид не собиралась больше саму себя сватать и выходить из воли главы дома, чьей мудрости доверяла.
Но сейчас все это мало занимало ее. Еще очень долго, до следующих Купалий, она останется невестой Волха и не покинет дом Сванхейд. Куда стремиться, если ей здесь так хорошо?
А через полгода, после Весенних Дедов, у нее родится дитя, и уже это многое изменит…
«И дитя наше…». Только сейчас Мальфрид сообразила, что такое Дедич сказал напоследок. Он не имел права назвать этого будущего Соловья Змеевича «нашим». Но все же это случайное, в хмельной усталости оброненное слово грело Мальфрид не меньше, чем память о его жадных поцелуях.
