Зато Иван позволил Димке осмотреть и подержать в руках карабин, который оказался таким тяжеленным, что Димка засомневался, смог ли бы он целый день таскать на плече такой груз (если бы ему вдруг доверили).
– А на кого ты охотился? – поинтересовался мальчишка.
– А кто попадется: коза, олень… Выбора особого нет.
– А медведи тут водятся?
– Этих совсем извели. Повыбили. Охотники, браконьеры… Да и геологи с геофизиками руку приложили.
– Жаль, – вздохнул Димка.
Значит, повстречаться с медведем, а тем более сфотографироваться с ним – нечего и рассчитывать. Перед друзьями не похвастаешься, что видел настоящего дикого медведя. Не повезло…
– Работал с нами один парняга, – вспомнил по случаю Шмырёв. – Не здесь – на Верхоянье. Тоже все рвался медведя увидеть. А как увидал – влез на дерево, и мы никак потом не могли его оттуда стащить. Хотели уж было лесину подрубать, да он сам свалился, когда руки устали держаться.
Все расхохотались, а Фомич, фукая носом, зыркал насмешливо на Димку, как будто это Димка сидел на дереве и свалился с него.
Жевали опять все те же рожки с тушенкой. В целях экономии Фомич в одну варку клал из открытой банки только жир и желеобразную жижицу, а в следующую варку – то, что считалось мясом (а в реальности почти растворялось в каше или рожках). Димка не был привередой в отношении еды, но отварные рожки в третий раз за два дня заставили его невольно вспомнить о маминых наваристых борщах с кусками настоящего мяса, котлетах, рыбе, тушенной в томатном соусе, и прочих вкусностях. Но он остановил разгулявшееся воображение, говоря себе, что здешний скудный рацион тоже, наверное, способствует воспитанию в человеке мужского характера.
Ужинали в специфических условиях, забившись впятером в двухместную палаточку Шмырёва и Фомича, поскольку дождь со снегом не прекращались. Слышно было, как шумит в ветвях стланика ветер. Прямо над головой время от времени раздавался визгливый звук – это съезжал по тенту налипший слой мокрого снега. Было сыро, и хотелось погреться у костра. Снег уже не удивлял и не веселил Димку так, как утром, когда он лепил гнома.
– Ну, – проговорил руководитель, отложив пустую миску, – радиометр ты, друг Дима, сегодня освоил. Хвалю! Завтра пойдешь в паре с Алёной. Она будет за геолога, а ты… ты по-прежнему за рабочего-радиометриста.
– А что мы, Григорий Борисович, должны тут найти? – спросил Димка. – Золото?
– Почти угадал. Хотя не только золото, а вообще руду. Руда – одна из наших задач, – отвечал геолог, почему-то хмурясь. – Но первое – это детальная геологическая карта. На нижнем участке, под гольцами, мы уже полевую карту сделали, и даже в электронном виде. А вот руды пока нет. Но будет в конце концов и руда. Не всё сразу. Пока нет, но – кровь из носу – найдем! – яростно прорычал он.
– Работать надо – и будет результат, – добавил Фомич, и это прозвучало как упрек, но кому – не ясно.
Димке хотелось еще спросить, можно ли с помощью радиометра найти метеорит, но он опасался, что над ним опять начнут подсмеиваться.
После ужина здесь же, в командирской палатке, так же скорчившись, Димка диктовал Алёне цифры из ее и Фомича радиометрических журналов, а она заносила их в ноутбук, и там сразу строился график.
Глава 11. Алёна за геолога
Ночью снег перестал, но подул такой сильный ветер, что палатка не переставая трепетала и билась, будто пойманная птица. Чудилось: вот-вот она оборвет растяжки и улетит. Тент над ней едва удерживали увесистые камни, положенные, по совету Ивана, сверху на воткнутые металлические колышки. Природа словно решила доказать непрошеным гостям, что есть еще на Земле места, где человек не царь.
Димка лежал съежившись, и ничто не смогло бы выманить его сейчас из этого единственного в окру́ге, как казалось ему, сухого убежища. Лежал он, как и в прошлую ночь, прикрытый поверх спальника ватником и так же, как в прошлую ночь, трясся от холода. Ступни как замерзли в маршруте, так с тех пор и не согрелись. Силясь оживить их, он взялся шевелить пальцами и с героическим упорством шевелил ими до боли в мышцах икр. После чего пощупал. Результат его не порадовал: ступни оставались такими же, то есть ледяными. Тогда Димка применил растирание. Он тер свои пятки так долго и с таким старанием, что будь это ноги мертвеца, то даже они потеплели бы. Димкины же ступни, как показалось ему в отчаянии, стали только холоднее.
Эх, ему бы сейчас то теплое пухлое одеяло, под которым он спал дома! Вот это был бы кайф! Он бы закутался в него, подвернул со всех сторон и мигом бы согрелся. А еще лучше – самому оказаться дома. Хоть ненадолго, всего на одну ночку. Только на одну. Согреться, выспаться – и опять сюда.
И ему живо представилась родительская квартира, теплая, чистая, просторная. Сейчас отец, мама и сестра сидят в уютной кухне, пьют чай с домашним печеньем и с вареньем. Бери сколько желаешь печенья, никто тебя не ограничивает, как тут этот вредный завхоз. Пей сколько хочешь чаю, не боясь, что ночью тебя «припрет» и придется вылезать из палатки на холод и ветер.
«Стоп, – остановил себя Димка. – Хорош себя расслаблять!» Ведь, отправляясь сюда, он знал, что придется терпеть разные неудобства. Значит, нечего ныть!
Между тем оставленные без попечения ступни незаметно сами собой согрелись. Но все равно заснул Димка нескоро. Дело в том, что назавтра он был назначен дежурным. Это значило – встать на час раньше других, разжечь на ветру костер и приготовить кашу и чай. Димка боялся проспать. Часов у него не было, а мобильный телефон остался в нижнем лагере, да и аккумулятор в нем давно разрядился (хорошо еще, что он успел из поселка звякнуть домой – сообщить, что добрался). Когда Димка спросил у начальника, как же ему встать без будильника, тот ответил просто: «Как начнет светать, так и вставай».
И вот Димка то задремывал, то опять просыпался, слушал, как трепещет палатка и хлопает тент, и старался понять, не начало ли рассветать. И всю ночь протяжно и жалобно кричала какая-то птица. Наверное, тоже ждала рассвета и мерзла. Ей-то, под открытым небом, на ветру, было куда хуже, чем Димке, лежащему в палатке и в спальнике.
К утру ветер немного успокоился, и Димка вполне успешно, изведя всего только полкоробка спичек, развел костер. Правда, вел себя костер странно. Он соизволял гореть лишь тогда, когда Димка, стоя на четвереньках, беспрерывно дул в него. Дул он до помрачения в голове. Но как только он останавливался, чтобы прийти в себя, пламя тотчас же съеживалось до размера фитилька.
Когда остальные встали, каша еще не была готова. Не замечалось и признаков кипения. От костра валил густой дым, а дежурный, со слезящимися от дыма глазами, на четвереньках, упорно дул в эту дымящую кучу хвороста. Потом, когда огонь все же разгорелся по-нормальному (не без помощи Ивана), а Димка побежал к ручью умыться, каша успела за это короткое время основательно пригореть.
