Погребной нахмурился:
– Тебе не стыдно, Горошевич? Во-первых, я не помню, чтоб я тебе что-то обещал. Ты меня, наверное, не так понял. Я поддержал тебя, потому что видел, что тебя как нормального парня, славянина, раздражают эти засранцы, эти обнаглевшие вконец хачики. Я тебя очень понимаю в этом смысле. И ты, повторяю, молодец, не побоялся, дал как следует просраться этому чурке! Так что не разочаровывай меня, Горошевич. Не заставляй меня думать о тебе хуже, чем ты есть. Ты – отличный парень. Только не надо всё переводить на деньги. Есть вещи куда более важные в нашей жизни.
Так говоря, Эдуард Николаевич постепенно двигался вперёд, надвигался на Павло, исподволь вытеснял его. Тот вынужден был отступать назад, пока не оказался за дверью.
– Посиди пару дней тихо, ни с кем не общайся, а потом мы с тобой встретимся, всё обсудим, – туманно пообещал директор. Потом ласково, по-отечески, улыбнулся: – Будь здоров, Павло.
И прежде чем Горошевич успел ещё раз открыть рот, захлопнул дверь.
Павло растерянно потоптался на пороге, потом злобно сплюнул и зашагал вниз, в сторону оставленной там машины.
Избавившись от чересчур надоедливого посетителя, Эдуард Николаевич пришёл в отменное настроение, налил себе ещё немного коньяка, пригубил, закусил конфеткой. После чего подошёл к фотографии светловолосой женщины средних лет, висевшей на стене.
– Я знаю, Оля, я всё знаю, – прикрыв глаза, несколько загадочно произнёс он.
Затем допил коньяк, поставил рюмку и, насвистывая одну из своих самых любимых мелодий – песню «Русское поле» из старого советского фильма «Новые приключения неуловимых», – направился к холодильнику. Вынул оттуда коричневый бумажный мешочек, на котором красовалась надпись:
КОТЛЕТНАЯ
Ул. Лесная, 12
г. Приозёрск
Эдуард Николаевич достал из мешочка пакет с котлетами, развернул его, засунул котлеты в микроволновую печь немецкого производства. Фирменный мешочек из бережливости не выбросил, оставил лежать на кухонном столике.
Мало ли, может, ещё для чего сгодится!
Он приготовился к приёму пищи, положил на обеденный стол бумажную тарелку.
Не очень эстетично, конечно, но зато потом мыть не надо!
Рядом разместил нож, вилку, хлеб, бутылку кетчупа.
Микроволновка звякнула, давала знать, что котлеты подогрелись.
Эдуард Николаевич досвистел до конца песню, выложил котлеты на тарелку и уселся за стол. Котлеты выглядели весьма аппетитно, он почувствовал обильное слюновыделение.
С кетчупом будет совсем славно!
Саня и Геворк валялись рядом на продавленном старом диване, блаженно покуривали, молча передавая друг другу специальную, искусно сделанную Саней трубочку.
Откуда-то издалека донёсся трезвон мобильника, хотя он лежал совсем рядом, на полу гаража. Саня поморщился, нехотя протянул руку к телефону:
– Алло?
– Сань, это я, Заблуда. Я тебе сейчас такое скажу!.. – раздалось в трубке.
– Ч-чего у т-тебя? – лениво пробурчал Саня.
К болтовне Заблуды он всегда относился недоверчиво, считал его пустобрёхом.
– Догадайся с трёх раз – кто? – возбуждённо звучал голос в трубке.
Заблуда аж задыхался, слова налезали друг на друга:
– Короче, я был прав, Погребной – убийца! Я его выпас! Ох и хитрожопый, сука! Чужими ручонками всё шурует! Но я его расколол. Я ведь сразу впрыгнул, помнишь, я тебе ещё на кладбище сказал! А ты всё не догонял! Знаешь, кто на него работает? Ты лучше сядь, а то обосрёшься, когда услышишь. Знаешь, кто? Павло Горошевич. Представляешь? А я ещё, главное, этому козлу пятихатку одолжил, чтоб он свои сраные колпаки на колёса купил.
Саня нахмурился, тряхнул головой.
– Т-ты г-гонишь, Заб-блуда! – засомневался он.
– Чтоб мне падлой быть! – горячо заговорила трубка. – Я тебе говорю, я сам всё видел.
– Ч-чего? – поразился Саня.
– Да нет, не убийство, конечно, – поправился тот, – это я не видел, но я слышал, как он говорил Погребному, что только что кого-то замочил в кинотеатре. Я тут сейчас рядом с его домом отвисаю. В смысле, у директора.
На этот раз Саня даже уселся от удивления.
– К-кого зам-мочил? – спросил он.
– Непонятки пока, скоро выясню. Ты пока об этом никому, понял? Я их всех прищучу! Полный отпад будет!.. Ладно, я погнал. А то ещё пропущу что-нибудь… Покешник.
– П-пока.
Саня отключил телефон. Протянул руку, резко, чуть ли не изо рта, вырвал дымящуюся трубку у недоумённого Геворка.
– Ты чего это?
Саня не ответил. Глубоко, с наслаждением затянулся. Дела были мутные, но события нарастали с невероятной скоростью, неизвестно, что могло произойти в самое ближайшее время.
Может быть, даже сегодня.
Эдуард Николаевич энергично взболтал кетчуп с целью полить им котлеты. Но кетчуп, как назло, загустел в бутылке, не лился.
Он начал было трясти бутылку посильнее, и в этот момент раздался звонок в дверь.
– Чёртов мудак! – пробормотал директор.
В этом была проблема каких-либо деловых отношений с учениками, даже с самыми продвинутыми: они были слишком зелёными, незрелыми, их требовалось постоянно стимулировать. Ни на кого нельзя было полностью положиться.
Ни на кого!
Он оставил в покое бутылку и пошёл открывать.
Пока шёл, уже придумал, что скажет этому назойливому Горошевичу, подыскал правильные, внушающие уважение слова.
Но это оказался вовсе не Горошевич.
– Здравствуй… – несколько растерявшись, произнёс Погребной. Этого посетителя он сейчас никак не ожидал увидеть. – Проходи…
В тенистой кроне высокой сосны спокойно устроились на ночлег лесные птицы. Но этот мирный покой оказался вскоре нарушен. Внезапно из дома донёсся такой чудовищный крик, что птицы мгновенно переполошились и, тревожно хлопая крыльями, разлетелись в стороны.
Лесистый холм мгновенно наполнился галдежом и шумом. Неизвестно откуда взявшийся ветер шевелил ветки деревьев, теребил кустарник.
Одновременно некто с перекошенным лицом, не разбирая дороги, мчался прочь от дома.
Эдуард Николаевич стоял рядом с обеденным столом. Рот его был широко открыт, но крика уже не было, оттуда нёсся один сип. Поперёк его живота, чуть выше талии, сразу под грудной клеткой, шёл большой разрез, и из этого широкого разреза вываливались наружу окровавленные внутренности. Эдуард Николаевич тщетно пытался удержать их, запихнуть обратно. Обычно голубые глаза директора на этот раз были белыми от ужаса и боли.
