– Не драматизируй, – раздраженно замечает Марта. – Если у нас закончатся припасы, мы всегда сможем насобирать каштанов.
– Только не в этом лесу. – Элли быстро-быстро мотает головой, глядя на окружающий нас лес. – Я слыхала, что все здешние животные бешеные.
– Животные, говоришь? – Дженна смеется. – А как насчет призраков? Мы все про них слышали. Если пойти в этот лес, назад уже не вернешься.
Следует гробовое молчание. Девушки устремляют друг на друга подозрительные взгляды, затем их охватывает паника, они бросаются к воротам и начинают сдергивать с тачек все подряд.
– Я слышала, что именно так это и начинается, – говорит Гертруда.
– Начинается что? – спрашиваю я.
– Раздор. Война друг с другом.
Я смотрю ей в глаза и понимаю: она тоже чувствует опасность.
Я жду, чтобы Кирстен положила этому конец, но она просто стоит столбом, и на лице ее играет улыбка. Можно подумать, ей хочется, чтобы наступил хаос.
Взяв себя в руки, я подхожу к остальным и говорю:
– Мы должны сохранять спокойствие, – но никто не реагирует. В меня врезаются две девушки, дерущиеся из-за мешка припасов; мешковина лопается, и наружу сыплются каштаны. Все, отталкивая друг друга, начинают лихорадочно их собирать. Взобравшись на пустую тачку, я кричу:
– Только посмотрите на себя! Вы ведете себя, как свора бродячих собак!
Они устремляют на меня взгляды, полные злобы, но теперь я хотя бы завладела их вниманием.
– Нам нужно сделать только одно – пересчитать имеющиеся у нас припасы. И распределить их равномерно, чтобы хватило на весь год. Нам надо научиться доверять друг другу, иначе не выжить.
– Доверять тебе? – Тамара язвительно смеется. – Ну, не забавно ли? Это нам говорит та, что украла мужа Кирстен.
Я открываю рот, чтобы объясниться, но тут вперед выходит Кирстен.
– Никого она у меня не крала, – говорит она. Девушки чуть успокаиваются, ожидая, что последует за этими словами. – Я всегда хотела выйти замуж за Томми, ибо он настоящий мужчина, который сможет подарить мне сыновей. – Но я вижу – произнося это, она передергивается от отвращения. – Но речь не о том. – Она мерит меня взглядом, потом опять поворачивается к толпе. – Тирни никогда не желала иметь с нами никаких дел. И что же – теперь она воображает, будто может говорить нам, что делать? Как прожить наш год благодати?
– Я вовсе не пытаюсь никем командовать. – Я сдергиваю с головы покрывало и соскакиваю с тачки.
– Вот и хорошо, – говорит Кирстен, но я вижу – она слегка разочарована. Ей явно хотелось ринуться в бой. – Положите припасы обратно. Сейчас каждой из вас принадлежит только ее вещевой мешок. Разберите их.
Девушки подчиняются, но не перестают бросать друг на друга подозрительные взгляды.
Я ищу свой вещевой мешок и вдруг замечаю краем глаза, как что-то перелетает через ограду.
Я поворачиваюсь, но вижу только Кирстен, стоящую рядом с самодовольной улыбкой на лице, и еще нескольких девиц, безуспешно пытающихся подавить смех.
– Ну что, готово? – спрашивает Кирстен.
Оглядевшись, я понимаю, что все разобрали свои вещмешки. Все, кроме меня.
– Моих вещей здесь нет, – говорю я.
– Надо же. Какая жалость, – отвечает Кирстен. – Должно быть, твой вещмешок упал с тачки по дороге сюда. Можешь выйти и поискать его. – И она кивает в сторону ограды.
Мне хочется вцепиться в нее и вытащить за ворота, чтобы заставить принести мои вещи, но я вспоминаю остережение Герти. Как ни чешутся у меня руки, я должна сдерживаться, дабы убедить Кирстен, что я не представляю для нее угрозы. И если из-за этого мне придется поступиться чем-то, так тому и быть.
– Уверена, он еще найдется, – говорю я, опустив глаза.
– Вот и молодец, – бубнит Кирстен, так и источая самодовольство. – Ну я вам вот что скажу, – продолжает она, проходя мимо остальных. – Если вещи Тирни забрал кто-то из вас, она будет наказана.
– Но кто ее накажет? – спрашивает Ханна. – Дома наказания исполняют мужчины, избранные Богом.
– Оглянись, – говорит Кирстен, глядя мне прямо в глаза. – Здесь единственные боги – это мы.
Глава 17
Открыв дверь второй маленькой постройки, той, которая располагается слева от длинного барака, мы обнаруживаем, что все стены здесь занимают полки.
– Должно быть, это кладовая для припасов, – говорит Равенна.
– Или же здесь хранят трупы, – шепчет Дженна, обращаясь к Кирстен.
– О, нет, бедная горлица, – восклицает Хелен, бросаясь внутрь кладовки, и выходит, осторожно неся в ладонях исхудалую горлицу с темным кольцом на шейке. – По-моему, у нее сломано крыло.
Кирстен берется за ржавый топор, стоявший в углу.
– Я ею займусь, – говорит она.
– Нет… я не дам тебе. – Хелен прижимает птицу к своей пышной груди.
– Что ты сказала? – рявкает Кирстен.
– Я хотела сказать… что позабочусь о ней. – Хелен тут же смягчает тон. – Ты даже не будешь знать, что она тут.
– Мне всегда хотелось иметь ручную птичку или зверька, – вступает в разговор Молли, гладя горлинку по коричневой головке. – Я тебе помогу.
– Я тоже, – подает голос Люси.
Вскоре Хелен окружают девушки, желающие принять участие в заботе о птичке.
– Что ж, ладно, – говорит Кирстен, прислоняя топор к стене. – Все, что угодно, лишь бы вы заткнулись. Но я терпеть не могу птиц.
– Значит, тебе придется к ним привыкнуть, – бормочет кто-то в толпе.
Кирстен резко разворачивается.
– Кто это сказал?
Мы стоим, стараясь подавить смех. Всем известно, что ее будущий муж обожает мучить хищных птиц. Думаю, последнюю реплику подала Марта, но я не могу быть в этом уверена. Возможно, все дело лишь в том, что мы измотаны долгой дорогой, но мне почему-то кажется, что это самая смешная вещь, которую я когда-либо слышала. Однако наша веселость быстро проходит, когда мы переносим припасы в кладовку и, раскладывая их по полкам, вдруг осознаем, что нам дали совсем мало еды.
Пересчитав то, что у нас есть, девушки напрягаются. Нам приходится подсчитывать все вслух, говоря хором, как когда мы учили арифметику в самый первый год в школе. Только теперь мы считаем не четки, а съестные припасы, которыми должны будем питаться весь предстоящий год. Оказывается, что еды в обрез, однако, как с явным удовольствием замечает Кирстен, не все из нас смогут дожить до конца. Казалось бы, осознание беды должно всех сплотить, но вместо этого у меня складывается такое впечатление, словно друг с другом нас связывает только непрочная нить – один неправильный шаг, одно несправедливое обвинение, и она порвется.
