– Спасибо, Джон. Бобби, когда ты в последний раз говорил с Кейси?
Тот закатывает глаза, размышляет, как ответить.
– Ну-у-у… Господи, Мик! Что я, помню? Видел ее на районе, вроде в прошлом месяце еще мелькала. А чтоб разговаривать… С год назад, не меньше.
– Понятно.
Курим. Руки зябнут. Носы покраснели.
На сборищах O’Брайенов слово «наркозависимость» произносить не принято. Потому что касается оно слишком многих членов семьи. Кейси, конечно, – особо тяжелый случай, но и остальные в той или иной степени «употребляют». Порой кто-нибудь обронит: «По слухам, у Джеки дела идут на поправку»; другой согласится: «Да, она молодец – держится». Но никто не говорит о конкретных эпизодах, никто не использует специфическую терминологию. Сегодня я намерена грубо нарушить неписаный закон.
– Бобби, кто ее в последнее время дурью снабжал?
Бобби мрачнеет. Целый миг изображает оскорбленное достоинство.
– Давай, Мик, продолжай.
– Что?
– Ты ж знаешь – я больше не при делах.
– Откуда, интересно, мне знать?
Джон и Луи переминаются с ноги на ногу.
– Чем докажешь, Бобби?
– Ничем. Придется поверить на слово.
Затягиваюсь.
– Можно, конечно, и поверить. А можно заглянуть в досье твоих арестов. Хочешь – прямо сию минуту найду его в смартфоне?
Сама себе удивляюсь. Все негласные запреты нарушила, все границы перешла. Бобби теперь мрачнее тучи. На самом деле со смартфона нельзя получить доступ к досье арестов – только Бобби об этом не знает.
– Слушай, Мик, – заводит он, но прежде чем успевает продолжить, слышится знакомый голос. Ба называет его сиреной.
– Да неужто это Мики?
К нам приближается тетя Линн, мать Эшли.
– Мики! Сколько лет, сколько зим!
Всё, поговорили. Повезло Бобби. Поворачиваюсь к тете Линн, изображаю внимание. Тетя Линн хочет выяснить, где я пропадала, сообщает, что мир съехал с катушек, выражает надежду, что моя работа для меня безопасна, интересуется здоровьем Ба.
– Виделась с ней пару недель назад. Она приходила на мой день рождения. Ай, что за праздник Эшли мне устроила! Я упиралась, а Эшли: нет, мама, пятьдесят пять – это не кот начхал! Представляешь: мне – и вдруг пятьдесят пять!
Киваю. Слушаю про морковный пирог, испеченный Эшли по этому знаменательному поводу и, вопреки рецепту, покрытый ванильной глазурью, ибо тетя Линн не любит глазури из сливочного сыра. За этими подробностями пытаюсь улавливать мимику троих кузенов, что стоят слева от меня. Луи что-то шепчет, Бобби отвечает еле заметным кивком.
Помню, Саймон надо мной подтрунивал. Чувствовал, если я отвлекалась от его речей, если прислушивалась к чужому разговору. «Ушки у тебя вечно на макушке», – смеялся он, и возразить мне было нечего. Это действительно так. Вдобавок развитое периферическое зрение очень помогает в моей работе. На кенсингтонских улицах оно не менее важно, чем зрение фронтальное. А ушки на макушке вполне могут спасти человеческую жизнь.
В дверях мелькает кто-то с подносом; тетя Линн исчезает так же внезапно, как появилась. Не прощается. Трубит на весь двор:
– Дай мне! Я сама отнесу!
Оборачиваюсь к кузенам. У них уже другая, неисчерпаемая в Филадельфии тема для разговора – серия неожиданных побед, которые одержали «Иглз»; их шансы на Суперкубке. Заметив мой взгляд, умолкают.
– Еще один вопрос, Бобби. Прежде чем пропасть, Кейси написала в «Фейсбуке», что встречается с неким Коннором. Фамилии не знаю. Кличка – Док.
У всех троих физиономии буквально вытягиваются.
– Рехнулась девка! – выдыхает Луи.
– Ты его знаешь, да? Вы все его знаете?
Вопрос повисает в воздухе. Он риторический. Конечно, мои кузены знают Дока.
Бобби вдруг становится очень, очень серьезным.
– Давно они встречаются, Мик? Когда пропала Кейси?
– Точно не скажу. Насколько у них было серьезно – не в курсе. Знаю, что в августе они были вместе.
Бобби качает головой.
– С этим типом лучше не связываться. Похоже, Кейси влипла.
Джон и Луи согласно хмыкают.
Прежде чем снова заговорить, выдерживаю паузу.
– Что за ним числится?
Бобби передергивает плечами.
– Сама догадайся.
Некоторое время он молчит, затем произносит:
– Мик, я попробую разузнать. Я больше не при делах, но с людьми связь не потерял.
Киваю. По лицу Бобби ясно: он всерьез озабочен. Кейси – его кузина, член клана, он обязан ее защитить.
– Спасибо, Бобби.
– Пока не за что.
Он долго не отпускает мой взгляд. Наконец отворачивается.
* * *
Возвращаюсь в дом. Томаса нигде нет. Ищу его. Начинаю волноваться. Хватаю за плечо проходящую мимо Эшли. От неожиданности она проливает вино.
– Ой, прости… Томас куда-то запропал. Ты его не видела?
– Да он наверху, Мик.
По лестнице, покрытой толстым ковром, поднимаюсь на второй этаж. Одну за другой начинаю распахивать двери: ванная, гардеробная, комната с двумя кроватками (наверное, здесь спят младшие маль- чики Эшли). Интерьер в лиловых тонах, с прописной буквой «Ч» на стене – должно быть, спальня Челси, единственной дочери Эшли. В следующей спальне, вероятно, обитает самый старший из мальчиков.
Добираюсь до последней комнаты. Это спальня Эшли и Рона. В углу подрагивает радиатор, довольно приятно пахнет теплой пылью. Посередине – кровать с балдахином; на стене – картина: Иисус держит за руки двоих малышей. Все трое направляются к мерцающему водоему. У ног Иисуса написано: «Идите со мною».
Все еще осмысливаю картину, когда совсем рядом слышится шорох. Звуки явно доносятся из шкафа. Распахиваю дверцу. Вот он, мой сын, и с ним еще двое мальчишек – не иначе, в сардинки
[19] играют.
– ТСССС! – хором шипят все трое.
Понимающе киваю, захлопываю шкаф, ретируюсь из хозяйской спальни.
* * *
Вернувшись в гостиную, накладываю себе гору еды в тарелку и ем – запоздало, жадно, с чувством вины, косясь на телеэкран (транслируют праздничный парад). Меня окружает гул голосов, знакомых с детства и полузабытых; голоса звучат в унисон, повышаются и понижаются волнообразно. Мы тут все – родня, близкая и дальняя; мы составляем одно семейное древо, многие листья и ветки которого за последнее время атрофировались, сгнили. Вот, рядом со мной, Шейн, представитель старшего поколения О’Брайенов: хвалится, сколько вчера выиграл в казино. Заходится кашлем. Почесывает спину.
