Конечно, она не могла ответить. Чёрные ресницы даже не дрогнули.
– Это насчёт его сына, – продолжал я. – Знаешь… глядя на него, сложно поверить, что он в принципе способен на близкие отношения. Куда уж там дети…
Если бы с ней всё было в порядке, Ника наверняка улыбнулась бы. Тоже пошутила бы насчёт этого…
– А ещё это всё заставило меня о многом задуматься, – я чуть понизил голос. Прошёл в палату, коснулся руки Ники – она была холодной, хотя в палате было тепло. – Дождусь, когда ты придёшь в себя, и уйду в отпуск. Съезжу на море, если захочешь, даже вместе с тобой. Пора бы мне с кем-нибудь познакомиться, завести свою семью…
Я почувствовал, что мои пальцы слишком сильно сжали её руку, и тут же выпустил её. Снова вгляделся в бледное лицо.
– Хотел бы, чтобы у меня была такая дочь, как ты, – еле слышно сказал я. – Если я буду рядом с ней с самого начала, я смогу её защитить от всего этого, я уверен. И всяко лучше, чем некоторые – своих сыновей…
Сердце сжала непонятная тоска. Не попрощавшись, я резко развернулся и вышел из палаты.
Были и другие истины, какие мне предстояло узнать. Например, раз уж ты не можешь всё контролировать в одном месте или сфере своей жизни, займись тем, что ты можешь контролировать. Например, парнем, проживающим свой последний приступ перед переходом в минусовую фазу.
– Небылицын, – ещё в коридоре послышался тихий стон. – Я сейчас сдохну…
А может, это был первый «минусовой» приступ – кто его знает. Каждое искажение было особенным, каждый человек переживал его по-своему, и этот парень проходил ускоренную программу. Если приступы Ники могли длиться днями – а текущий «минусовой» и вовсе растянулся на две недели – то Соболев-младший приходил в себя за минуты, в крайнем случае – за часы.
– Только не на моём дежурстве, – фыркнул я, открывая дверь пропуском.
Это был мой первый боевой опыт общения с приступами «минуса». Обычно он проходит безопасно для окружающих, но иногда получается иначе. Соболев-младший мог бы быть из разряда «иногда». Я вошёл в его палату, торопливо закрыл за собой дверь и сел на стул рядом с кроватью. Парень через силу улыбнулся.
– Ну и каково чувствовать себя едой?
– Лучше, чем кажется, но хреново, если задуматься, – отозвался я. – Расслабься и получай удовольствие.
Так вот, иногда так случается, что искажение начинает поглощать всё, до чего дотянется. Когда оно не слишком голодно, ему сгодится и обстановка в комнате – та резко состаривается, покрывается трещинами, рассыпается в труху. Чуть более жадное искажение ищет жертв среди окружающих его людей, предпочитая чужое искажение как особый деликатес. Самоотверженное же, как у Ники, медленно убивает своего носителя… хотя, может быть, не такое уж оно и самоотверженное. Просто не дотянулось по тем или иным причинам до чужого. Когда генерал говорил, что я должен был присмотреть за его сыном, он явно имел в виду «пережить с ним минусовую фазу так, чтобы никто не сдох».
Искажение Соболева-младшего с особым удовольствием потребляло меня. Это я понял в то мгновение, когда опустился на стул – меня как будто припечатало к нему, дышалось с трудом и захотелось повеситься, только бы быстрее закончилось всё это.
Парень переменился в лице, когда понял, что происходит.
– Я шутил насчёт еды, – извиняющимся тоном сказал он.
– Говорят, иногда искажение пробуждает способности к предвидению, – отозвался я и зажмурился.
– Кто говорит? Впервые слышу об этом.
Я уже открыл рот, чтобы ответить, но неожиданно не смог вспомнить, кто же мог такое ляпнуть. А потому только отмахнулся и устроился поудобнее.
Жизнь здесь научила ещё и тому, что ты должен делать то, что в твоих силах. Если всё, на что ты способен, это только посещение палаты своей подопечной или сидение на месте на радость разбушевавшемуся искажению – делай это. Делай хоть что-то, что может помочь тем, кто рядом с тобой – в другой раз такой возможности может не быть. А в нашем деле такая возможность могла исчезнуть в любой момент.
– Спасибо, – еле слышно сказал Соболев-младший, когда искажение успокоилось.
– Обращайся, – отмахнулся я и поднялся на ноги.
И уже в следующий миг рухнул на пол, как подкошенный, и тьма накрыла меня с головой.
Мне никогда не снились сны, в этом месте – особенно. Но, видимо, сытое искажение младшего Соболева решило расщедриться на сновидения, и сквозь тьму я услышал голоса. Петровича и генерала.
– Я буду расценивать это как выдачу государственной тайны, – устало говорил Соболев-старший. – Так и скажи, что хочешь под трибунал.
– Я хочу, чтобы девчонка осталась в живых! – бушевал Петрович. – Мне всё равно, чем он там занимается и где, но он должен знать правду!
– Ты ещё громче заори, он сейчас сам всё узнает. И весь институт заодно…
– Так может, пора бы уже?!
Я открыл глаза и неожиданно понял, что это не сон. Врач и генерал действительно стояли под моими дверями, а сам я обнаружился в своём кабинете, на привычном диване, под привычным пледом, и даже не в рубашке, а в заботливо натянутой кем-то обычной футболке.
– А ответственность ты на себя возьмёшь? – устало сказал Соболев-старший. – Никто не сможет предсказать, что случится, если он поймёт, как всё обстоит на самом деле. Риск может быть…
Я не выдержал и за мгновение вылетел из кабинета.
– Ну и кто что должен знать? – спросил я.
Врач и генерал переглянулись. Я переводил взгляд с одного на другого. Дуэль на троих, блин…
– Ничего особенного, – бесстрастно сказал Соболев-старший. – Рабочие моменты.
Петрович кивнул.
Ладно, была ещё одна истина, которую я здесь усвоил. Есть некоторые вопросы, ответа на которые лучше не знать. Некоторые из них могут оказаться опасными, причём не только для тебя – таким, например, было знание о том, кто находится в «особой» палате на минус втором этаже. Некоторые такие ответы могут быть опасными для самого тебя… но мне пока такие не попадались. А вот от искаженцев некоторая информация скрывалась – например, о том, почему в коридоре на входе был приглушён свет, а в «палатах» всегда горел ярко, а ночью только приглушался – искажение охотнее «включалось» при ярком свете и чуть ослабевало в темноте. Скрывалось же это потому, что искажение и так уравнение со многими неизвестными, а потому безумно сложно для восприятия, а у этих ребят и без того проблемы.
Неловкая пауза затягивалась. Петрович прищурился.
– Слушай, а ты к Сафоновой пойдёшь? – неожиданно спросил он.
Я пожал плечами.
– Знаешь, мне кажется, от твоего присутствия ей становится легче, – извиняющимся тоном сказал он. – Я слышал, тебе дали особое задание, но ты заходи почаще, хорошо? Может, вместе вытащим её.
