Не вполне трезвое благодушие хозяина было бы легко принять за чистую монету, если бы по дороге сюда на узком асфальтовом проселке, который никуда, кроме загородного дома генерала Рябокляча, не вел, Федор Филиппович не разминулся с роскошным «майбахом», оснащенным мигалками и осененными державным триколором думскими номерными знаками.
Генерал Потапчук опустился в уже знакомое плетеное полукресло и жестом отказался от предложенного стаканчика. В стаканчике был коньяк: генерал Рябокляч не забыл, что у коллеги не все в порядке с сердцем.
— Прости, Остап… Богданович, — запнувшись, извинился Федор Филиппович.
— Просто Остап, — напомнил Рябокляч, решив, по всей видимости, что младший по званию не уверен, помнит ли он, что разрешил называть себя просто по имени.
На самом деле заминка Федора Филипповича объяснялась намного проще: он чуть было не назвал хозяина Остапом Ибрагимовичем, лишь в самое последнее мгновение поймав себя за язык. Рябокляч не зря жаловался на Ильфа и Петрова: с тех пор, как «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» увидели свет, в сознании многомиллионного населения бывшего СССР имя Остап неизменно ассоциировалось с образом веселого проходимца в капитанской фуражке.
Еще Федору Филипповичу вдруг отчего-то вспомнилось, что, если верить ориентировкам, отчество Саламбека Юнусова тоже Ибрагимович. Ассоциация была поверхностная, первого порядка, и разбуженные ею беспорядочные догадки и подозрения, разумеется, не стоили выеденного яйца.
— Извини, Остап, — повторил он. — Я-то, в отличие от тебя, не в отпуске, да и утро на дворе, какие уж тут рюмочки!
— Это да, — сочувственно покивал бритой головой Рябокляч и звонко прихлопнул на голой ноге комара. — Так у тебя ко мне дело, что ли? — спросил он, и в его голосе прозвучали нотки легкого разочарования.
Федор Филиппович помедлил с ответом. Мелкий дождь негромко шуршал по тенту, под которым они сидели, до блеска отмывая изумрудную траву идеально ровного английского газона. В одной из многочисленных комнат краснокирпичного куреня потомка запорожских казаков Остапа Рябокляча работало радио. Передавали песню ансамбля «Машина времени»; песня имела ярко выраженную пацифистскую направленность и, если бы не мастерство исполнителя, здорово смахивала бы на рифмованный агитационный плакат. Генерал Потапчук никогда не был знатоком музыки, особенно современной, но «Машину», как правило, узнавал. С данным ансамблем у него были связаны личные воспоминания: на заре своей карьеры лейтенант КГБ Потапчук одно время «присматривал», как выражался его тогдашний шеф, за этой разбитной компанией волосатиков — спору нет, талантливых, но неосторожных и чересчур острых на язык. Потом ему доверили другой, более ответственный участок работы, и на память о тех днях у него осталась только магнитофонная бобина с ранними записями «Машины времени» — большая, архаичная, в потертой картонной коробке, на которой рукой лидера группы было написано: «Самому верному и профессиональному из наших поклонников». Слово «профессиональному» было дважды жирно подчеркнуто; это двойное подчеркивание Федор Филиппович расценил тогда и продолжал расценивать сейчас как знак того, что в те времена его профессионализм оставлял желать много лучшего.
Отогнав ностальгическую грусть, навеянную песней, с текстом и идеей которой был согласен лишь отчасти (а должен бы, по идее, быть категорически не согласен), Федор Филиппович сказал:
— Да делом-то, собственно, это не назовешь…
— И то хлеб, — с облегчением произнес Остап Богданович и плеснул себе водки, при этом едва заметно покосившись на часы. — Вот где у меня эти дела! — Он чиркнул ребром короткопалой ладони по двойному подбородку. — Так о чем речь, Федор?
— Просто вдруг возникла потребность поделиться некоторыми соображениями, — сказал Потапчук. — Посоветоваться, переброситься буквально парой слов, но — не по телефону.
— Да уж, телефон — это такая штука… С одной стороны, как ни крути, удобнейшая вещь, зато с другой… Короче, палка о двух концах.
— Как любая другая, — заметил Федор Филиппович. — Как раз об этом я и хотел с тобой поговорить.
— Ну-ка, ну-ка, — заинтересованно произнес Рябокляч. Он залпом хлопнул наполненную до краев рюмку, откусил половину маринованного огурчика и, с хрустом жуя, неразборчиво предложил: — Валяй, не тяни кота за народное хозяйство!
— Я тут прошлый раз, кажется, чуток хватил через край, наговорил лишнего, — начал Федор Филиппович, стараясь не прислушиваться в тому, как в голове тикает, неумолимо отсчитывая секунды, его персональный таймер.
— Например? — удивленно задрал седеющие брови генерал Рябокляч. — По-моему, наоборот, высказался ты коротко и исчерпывающе, как и надлежит военнослужащему — строго по существу, что ни слово, то в самое яблочко. Ты, вообще, о чем?
— Ну, насчет того, что обстановку внутри страны надо-де искусственно обострить с целью оказания давления на руководство…
— Ну, и что тебя смущает? Обстановка какой была, такой и осталась, руководство, как и прежде, не мычит и не телится… Правильно ты сказал, я тебя целиком и полностью поддерживаю! И не я один, мы все с тобой согласны. Что-то я не пойму, ты передумал или, может, испугался, что это была провокация? Проверка на благонадежность?
— Испугался, — кивнул Потапчук. — Только не провокации, не того, что впоследствии меня моими же словами поперек хребта перетянут. Года мои, знаешь ли, уже не те, чтоб таких вещей бояться…
— Тогда чего же?
— Возможных последствий этого самого обострения.
Остап Богданович неопределенно хмыкнул и налил себе еще водки.
— Например?
— Например, такой сценарий. Мы… гм… искусственно обостряем обстановку, высшее государственное руководство, наконец, внемлет нашим доводам и общественному мнению и разворачивает на Северном Кавказе масштабную военную операцию.
— Так, — поощрительно произнес Рябокляч, расправил указательным пальцем свои пышные казацкие усы, выплеснул водку в рот и отправил следом вторую половину маринованного огурчика. — Ну, и?..
— Международное сообщество поднимает гвалт, — продолжал Федор Филиппович. — На Кавказе опять рекой льется кровь, комитеты солдатских матерей обивают пороги министерства обороны и парализуют работу военных комиссариатов по набору призывников. Средства массовой информации, эти проститутки, как всегда в таких случаях, разворачивают орудия на сто восемьдесят градусов и открывают беглый огонь по армии и Кремлю. Армия, опять же как всегда, стиснув зубы, делает свою работу, Кремль воюет на три фронта — с террористами, с Западом и с общественным мнением внутри собственной страны…
— Это обычные трудности любого воюющего государства, — заметил Остап Богданович. — Нормальные.
— Во-первых, не вижу ничего нормального в том, чтобы за деньги налогоплательщиков искусственно создавать им же трудности, — сказал Потапчук. — А во-вторых, эти трудности неизбежно ослабят существующий режим. Государственный переворот, вот чего я боюсь, Остап. Переворот, в результате которого к власти придут либо какие-нибудь нестриженые пацифисты, которые за месяц профукают все, что выстраивалось десятилетиями…
