Люда увидела, как Вероника, повернувшись к Беловой спиной, закатила на миг глаза, приоткрыла губы, изображая облегчение после рвоты. На миг. Лицо ее уже было обычным, милым, как будто Люде померещилось. Интересно, а кого Беловой выписали сегодня партнером?
Самой-то Люде ни жарко, ни холодно. Просто интересно. Всегда лучше знать как можно больше. Обо всех. Это Веронике можно делать рожу, какую хочет: ведущая балерина. Люде нельзя. Она в театре должна знать все. Никогда не знаешь, когда и как могут пригодиться сведения!
Люда вытянула шею.
В зал, обдав Люду затхловатыми духами и глядя себе под ноги, проскользнула репетитор солистов Липатова. По виду она напоминала ссохшуюся, сморщенную девочку. Даже проказливую челочку сохранила с тех времен, когда советская Москва бешено аплодировала своей любимице. Никто в публике, в театре ее и по фамилии не называл – только Лилечка. Сейчас, на пенсии, она проходила свои когда-то коронные роли с молодыми балеринами. Как тренер при спортсменах. Всегда подскажет («головку повыше»), поправит («ручку сюда»), похвалит.
Липатова села на низкую скамейку у самого зеркала, обернувшись на отражение, поправила челку, потом заложила изящную ножку за ножку – и принялась разглядывать свою лакированную туфельку с каблуком «кошачья лапка». Медовым голоском прошептала:
– С дуэта начнем. Поддержки проверим.
На Белову она не смотрела. Это Люда засекла.
Концертмейстер за роялем тут же напустила на себя рабочий вид. Выдернула из-под задницы завернувшийся подол. Зашуршала нотами, отыскивая дуэт.
Потянулись к выходу и премьеры. Как? – удивилась Люда. Ведь дуэт?
Белова, видимо, тоже удивилась. Настолько, что это отразилось у нее на лице: она, как собачка, смотрела на каждого. «Вот дура», – пожалела ее Люда.
Джентльмены сочувственно кивали, у каждого было, что сказать:
– Даш, прости, именно сегодня не могу – иду больничный брать: ребенок заболел, жена позвонила, домой срочно ехать надо. (Ответ сочувственный.)
– У меня уже выписана репетиция в другом зале. (Пожатие плечами.)
– Все вопросы к тому, кто расписание такое составил. (Ответ надменный.)
– Нет, точно не я. Меня сегодня на спектакль не вызывали. (Ответ безразличный.)
Остальные не стали ломать голову, не сказали ничего – просто вышли.
Белова осталась одна. Растерянно оглянулась. На Липатову – но та сидела изящной кисой: глядела в пространство перед собой пустым лунным взглядом. Потом на концертмейстера – та стала пунцовой.
На пюпитре – дуэт. Спектакль – сегодня вечером. Впервые Белова танцует в Москве. А партнера нет.
Люда тут же юркнула за дверь. В такой момент лучше вообще не показываться на глаза. И не показывать, что ты – видела. Никто не любит, когда кто-то видит их позор.
Люда припустила по коридору и вскоре нагнала остальных. В зал она вошла в общем табунке, и Вера Марковна заверещала:
– Кто там последний идет? В лифте родилась и выросла, что ли? Дверей никогда не видела? Дверь закрой!
Люда встала на свое место в четвертой линии.
10
Даша понимала: соображать и действовать надо быстро. Здесь и сейчас. От этого «сейчас» решится, как у нее будет «здесь». Но мысли скакали и путались. Хотелось плакать. Она умела не плакать.
В дверь просунулась голова:
– Лилечка! Вас просят в режиссерское управление. Сейчас.
– У нас же…
«…сейчас репетиция», – хотела сказать Даша. Но по тому, как быстро сорвалась со скамейки-жердочки Липатова, очаровательно улыбаясь, Даша поняла, что лучше заткнуться.
В зале стало совсем звонко и пусто.
Концертмейстер, положив руки на колени, сидела прямо, смотрела с преданным ожиданием, как солистка перед дирижером. В глазах ее помимо воли искрилось: будет что рассказать в буфете.
«Я это кончу, – пообещала себе Даша. – Здесь и сейчас». Ей вообще-то было и в Питере неплохо. «А этого – мне не надо».
– Я на пять минут, – пообещала она концертмейстеру. Та кивнула. А когда убедилась, что Даша вышла, убрала приветливое выражение с лица, вынула из стоявшей на полу сумочки киндл, чиркнула пальцем по экрану, поставила поверх нот и принялась читать с того места, где прервалась, когда в метро объявили остановку «Театральная».
11
Вероника сидела перед зеркалом. Оно правдиво говорило ей, что она прекрасна со всех сторон. Вид анфас. В одной створке – профиль справа, в другой – профиль слева. Важно видеть все, когда перед спектаклем накладывают грим. Все балерины подставляли лицо рукам гримерш. Переход от своего привычного лица к грубой и яркой театральной маске доставлял Веронике жутковатое удовольствие. С ударением на «удовольствие». Она приблизила лицо к отражению, подтерла пальцем упавшую с ресниц крупинку туши. Откинулась. Грим – это броня.
Некстати вспомнилась мама. Ее «страшненькая, бедняжка». И бабушкино в ответ: «Страшилище мое!» Бабушка думала, что получается ласково. На самом деле – ранило не меньше. Обе считали, что талант и труд все перетрут.
И с тех пор ненавидела вот это все: работай, трудись, бесконечные мамины «упражняйся!», «растягивайся», «сколько ты уже сидишь в шпагате? – еще!»
В балете лицо не должно быть ярким. Или красивым. Оно должно быть сценичным. То есть блеклым, но пропорциональным: чтобы легко поддаваться гриму. Как пустой лист. У Беловой такое. «Не дай бог», – подумала Вероника: куда с такой рожей в жизни? Детей пугать. Нет, серьезно. Вот к ней чужие малыши всегда простодушно тянулись: считали тетю «принцессой».
Вероника понимала, как ей повезло.
Брехня, когда говорят, что красавицам трудно. Это придумали уродки себе в утешение. Красота – это радость. Красота – это счастье. Красота – это почти талант. Красота Вероники ни у кого не вызывала сомнений. Вероника была красива так, что понимали даже дети и оборачивались даже женщины.
Красота, конечно, тоже проходит. Как и балет. Но ведь балет пройдет еще раньше! Умело совмещая ботокс, филеры, пластику и ежедневный уход, размышляла перед зеркалом Вероника, можно и в сорок выглядеть на двадцать пять. А в балете сорок лет – край могилы: прощай, сцена, – здравствуй, пенсия.
Вероника не любила балет. Он был вроде мужика, который точно бросит тебя в свой срок. Любить такого бессмысленно – из него просто нужно успеть выжать побольше. И Вероника выжимала: из балета и из мужиков.
Но пока балет был с Вероникой ласков. Даже щедр. Роли, положение, зарплата. У нее охотно брали интервью бабские журналы. В интервью она говорила: «С одеждой, стилем у меня проблема: мне идет абсолютно все».
Из балета еще можно было выжать немало… если бы только не эта Белова!
Вероника расстегнула сумку, валявшуюся на полу, наклонилась под зеркало, открыла шкафчик, чтобы забрать диадему. Сердце екнуло.
