Его мнение: строже всего надо наказывать за мелочи. Прямо чтобы – бац.
Ладно… Так. Нянька эта. Ирина Капустина. Он поколотил по клавишам, поглядел, что высветилось на грязноватом, с липкой пылью в углах экране. Нет, с нянькой все чисто. По крайней мере, по файлам. С пропиской порядок: временная, но продлена в срок. Ранее Ирина Капустина в полиции никак зарегистрирована не была. Ни митингов, ни нарушения режима прописки, ни штрафов за вождение, ничего. Не шлюха, не наркоманка, не активистка, не сектантка.
Возраст: двадцать лет.
Ха-ха-ха. Извините, но все понятно. К хахалю поскакала. А малыша с собой потащила: мультики ему включили, телефон отрубили, а сами понятно что.
А что еще? В двадцать лет если, нормальное социальное окружение и ни одного привода. Надо послать Иванова с Багутдиновым. Мужик из «Леры» театр упоминал. Кудинов потянулся за телефоном. Но тот зазвонил быстрее, чем прапорщик снял трубку.
– Кудинов слушает.
– На Пушку ребят кинуть можешь? Кто там поблизости пасется?
Кудинов проверил:
– Багутдинов, Иванов.
– Хватит двоих. Какой-то козлина маячит с плакатом. Одиночный пикет. Позвонили, сообщили о непорядке сознательные граждане.
Кудинов шмякнул трубку. И вот на такое отвлекайся? Тут же ребенок пропал! А там им какой-то козлина с плакатиком важнее. Это нормально?
16
Охранники не бычились, отметила Света. Говорили с Олегом без отчества вежливо, тихо. И вообще, выглядели ничего себе. «Все-таки заведение культуры. Театр», – Света отвлеклась, разглядывала стеклянную будку, хромированную рогатку, рамку металлоискателя. Толкая металлические рога, мимо так и прыскали внутрь мужчины и женщины с черными футлярами разных размеров, фасонов – по раструбам и грушевидным утолщениям угадывалось, что внутри музыкальные инструменты. «Артисты», – с уважением глазела Света.
– А как-то это можно выяснить? – не отставал Олег без отчества. Четверо топтались здесь с ним, остальная группа волонтеров ждала указаний снаружи.
Охранники переглянулись. Видно было, искренне хотят помочь. Спустился администратор, тоже в костюме. Выслушал.
– А во сколько это было?
– Около трех.
Фотка в Инстаграме была выложена в 2.38.
Ответил охранник:
– Нет, с ребенком точно никто не входил.
– Они могли войти так, что вы не видели?
– Нет. Это же режимный объект. Вход только по пропускам. Тем более сегодня.
– То есть?
– Сегодня на спектакль ждут… членов правительства, – обтекаемо высказался он.
Мгновенная запинка расшифровывалась: сам президент.
– Охрана усилена.
– А через другую дверь? – предложил один из волонтеров.
– Только артистический подъезд в это время открыт.
Олег без отчества протянул ему визитку с номерами телефонов. Администратор, кажется, сам был огорчен, что не смог помочь.
– Мы можем на всякий случай дать оповещение по внутреннему радио, – осенило его. – Вдруг кто-то что-то видел.
Тон его говорил об обратном.
– Надеюсь, мальчик отыщется!
– Удачи! Удачи! – разом, но вразнобой прогудели оба охранника.
Олег без отчества поблагодарил всех троих.
У стен театра план пришлось пересмотреть.
– Так. Исходим из того, что в театр они не заходили. Не могли.
Все держали в руках карту: прилегающие улицы. Светились экраны планшетов и телефонов. Поиск следовало отводить радиусами от последней точки, где видели пропавшего. От театра.
– Ад, конечно, – бросил кто-то.
В смысле: вокруг сплошные магазины, кафе, дворы, переулки. И оживленные улицы, кишащие машинами, – самый центр Москвы.
– Фото мальчика есть у всех?
Нестройное общее «да» и «есть» в ответ вырвалось с облачками пара. Между колонн театра зажегся теплый мандариновый свет. По Охотному ряду в одну сторону тек, спотыкаясь, ряд белых огней, в другую – рубиновых: поток набирал плотность. Вечер в Москве официально начался.
– Света, глянь, обновления у няни в инсте или фейсбуке не появились?
– Нет.
– Телефон?
– По-прежнему голосовая почта.
– Игорь, Саша, соображайте, где и какие камеры наружки могли поймать момент, когда ребенок с няней стояли здесь, – Олег показал на площадь перед театром. – И вокруг театра вообще. Спрашивайте гостиницы, дорогие магазины. Ребенок и няня должны были появиться у кого-то на картинке.
– Кто ж разрешит наружку свою смотреть?
Сомнение было понятным. Отели поблизости были только шикарные, магазины люксовых марок. Самый центр Москвы, каждый квадратный метр – золотой.
Сомнение это Олегу не понравилось:
– Сашок, везде такие же люди, как мы с тобой, – ответил он. – Ребенок потерялся. Малыш. Полтора года. В центре Москвы. Любой нормальный человек поймет, посочувствует, поможет. Если ты понятно объяснишь… Все, рассыпались, – приказал волонтерам Олег.
17
Даша пообещала Акиму встретиться в буфете. «Поговорить». Какие разговоры? День спектакля. Ее спектакля. Ключи в руке мешали.
Напряжение в диафрагме ушло.
Она выбрала: она осталась. Говорить больше не о чем. «Увидите», – с холодной злостью думала она, быстро шагая по коридору.
Мимо летели стены, двери, углы. Под ногами замелькали ступеньки. Спустилась. Мужские уборные. Гримерки солистов. Даша просто заглядывала в каждую дверь.
Так говорят про жертв: она просто оказалась в неудачном месте в неудачное время. Только не она – а он.
Он копался в сумке, застегнул молнию. Даша дала ему вскинуть сумку на плечо.
Оценила. Рост подходящий. Это все, что ей надо знать. А то в Москве таких любят: коренастых, как фавны, кривоногих прыгунов. Называется «московский героический стиль».
Мужчина должен быть плечистым и стройным. С длинными ногами. Мужчина – это подпорка для балерины. Так было и есть у всех великих хореографов. У Петипа, у Баланчина. У Маэстро. Подпорка должна выглядеть приятно.
В балете так было и будет всегда. На одной стороне – балерины и великие хореографы. На другой – эти подпорки в трико. Не интересные публике. Нужные только потому, что… ах, ну балерине нужно же отдохнуть перед своей вариацией! – вот и пусть он там после дуэта пока корячится, скачет, занимает публику, пока отдыхает она, та, ради которой все и пришли в театр.
– Пошли, – мрачно изрекла Даша. Взгляд тяжелый. Она умела. Обычно действовал на всех.
Растерялся и этот.
