– В смысле – не сам костюм. Костюм нормальный, ей же Вероничкин отдали. А диадема – не как наша. Очень стремная. Питерская, наверное. Но туры все вышли, все поддержки тоже хорошо, прыгала прилично. Только диадема стремная… Не знаю, что там президент после всего этого подумал, – заключила она. И с надеждой посмотрела на Петра: теперь его очередь.
Он только собрался сказать, как…
– Да! – вдруг снова ожила она, словно внутри щелкнуло, сошло колесико: – И потом кто-то позвонил и сказал, что в театре бомба.
– Так-так, – опять изобразил агента на секретной службе его величества Петр.
– Но это была не бомба, как обычно. Все на уши встали. Антракт задержали. Я и так весь день после этих лестниц думала, как там мениск. А тут еще Верка Марковна прямо перед выходом ко всем девочкам пристала: кольца снимайте, сережки снимайте. Прикиньте?
Петр почувствовал, что теряет нить. Чемоданы, которые опоздали, пожар, который не пожар, диадема, которая не диадема, бриллианты, которые нельзя показывать, хотя их никто не видит, бомба, которая не бомба… Эта кувыркающаяся чехарда ехала по его голове, перемалывая мозг в фарш.
– Зачем?
– Чтобы на сцену никто не вывалил в своем. Раньше всем по барабану было вообще-то. Они после Лондона суетятся. Каждый день новые правила. Идиотизм, вообще-то. Кто там что из зала видит? Даже в бинокль. Лучше бы за дверью следили, чтобы чужие дети за кулисами не бегали.
Петр вскинулся:
– Вы тоже видели за кулисами ребенка? С кем он был?
– Девочки говорили. У кого-то из зрителей за кулисы убежал.
«У кого убежал, девочки видели?» – не успел спросить Петр. Маша быстро осведомилась:
– А что, ему спектакль не понравился?
– Кому? Ребенку?
Маша распахнула большие глаза:
– Президенту.
Петр сделал морду кирпичом. Маша глядела, как лисичка на выводок цыплят:
– Это ведь для него Белову срочно вместо Вероники поставили?
Ответа у Петра не было.
– А если я вам, Маша, скажу доверительно, что это государственная тайна?
Разговор следовало вернуть к ребенку за кулисами и «девочкам», которые его видели. Может, они и няньку засекли? Невозможно прийти в театр и уйти незамеченной. Кто-то Ирину видел. Но Машу было не сбить.
– Я так и поняла. Как сказали, что будет президент, так Вероника якобы и заболела.
Петр опять поразился диковинной логике.
– Это же был Вероникин спектакль вообще-то, – трещала Маша. – У Беловой для него даже костюма не было своего. Вероникин отдать пришлось.
– А девочки… – опять попытался Петр.
– Девочки говорят, портнихи прямо на ней лиф ушивали. И расставляли, – Маша смачно и злорадно подчеркнула: – в плечах…
– А как…
Лицо Маши посветлело:
– Ой, ну это вы у портних спросите – как. Думаю, стремно.
– Маша, – позвал ее из прекрасного далека Петр, – а как мне найти – девочек?
– Каких? – тотчас насторожилась она.
Чтобы смягчить, Петр попробовал пошутить:
– Которые знают все.
Ошибка, мгновенно понял он. Все – знает только она сама.
Маша надула губки. В глазах холодок. Слова были проложены льдом:
– В режуправлении спросите.
Спрыгнула с жердочки. И была такова.
– Маша! – крикнул в полумрак Петр. Тут же стукнулся головой о металлическую трубку, та ответила гудящим звуком.
«Елки, – потер лоб. – Тут бы живым выбраться».
10
Как только перед ней мелькнула пресловутая корочка с неприятными словами и еще менее приятной физиономией Петра, она тут же вынула из сумочки сигареты.
– Нет, посторонних я за кулисами не видела. – И тут же сообщила: – Вообще-то курить нельзя.
Проворно встала на стул, показав стройные ноги, потянула за шпингалет высокого окна.
– Но вы курите?
Она спрыгнула, оправила узкую юбку.
– А у меня работа нервная.
В приоткрывшуюся щель врывался уличный шум.
– Нервная?
– А что?
– Я думал: театр, – протянул Петр. – Культура, красота. Успокаивает нервы.
Ольга Николаевна то ли кашлянула, то ли издала смешок.
Ей могло быть сорок, но с таким же успехом и под пятьдесят. Мелкие морщинки на лице могли быть от курения, но могли быть и от возраста.
– Ольга Николаевна…
Она перебила:
– Ольга – можно.
На столе у нее завибрировал, толчками пополз телефон. Она легкомысленно махнула рукой «подождут», кокетливо выпустила дым.
Петр привычно суммировал ее внешность для милицейского протокола. Зыкина Ольга Николаевна, заведующая режиссерским управлением балета, возраст около сорока, рост примерно метр семьдесят, сложение худощавое, волосы короткие светлые… Вообще, что-то кроличье в лице – наверное, из-за розоватых век и бледных ресниц. Только сами глаза – кстати, светло-зеленые: глаза не грызуна, скорее мелкой хищницы. Одежда среднего ценового сегмента: Zara, подпертая Ralpf Lauren, практично хапнутым на распродаже или в аутлетах. Что соответствует зарплате. Значит, ни тайных пороков, ни дополнительных источников дохода нет. Особых примет тоже.
Ольга заметила его взгляд, но истолковала по-своему.
– Между прочим, я замужем, – кокетливо предупредила.
– Я убит.
Она поперхнулась дымом. Прокашлялась сквозь улыбку:
– Ладно. Живите.
– Ольга Николаевна…
– Ольга.
– Ольга, – тут же исправился он. – Вот вы режиссер.
– Технически говоря, я не режиссер – я менеджер. Планы, афиша, расписание, явки, репетиции.
– Понятно, – отозвался Петр: – Я, конечно, все себе не так представил.
– А что вы представляли? – кокетливо отозвалась женщина.
– Я думал, вы тут типа, ну не знаю – Тарантино, – подыграл ей Петр: он бы охотно назвал имя всемирно известного режиссера-женщины, но без подсказки гугла не смог. – На двери у вас написано – режиссерское управление. Так я и подумал…
Телефон у нее на столе опять ожил: пополз, гудя. Она сбросила звонок, не глядя.
– Культура, красота, это да. Хватает. Само собой. Чего не хватает, так это четкой организации. Ее всем не хватает.
Петр понял: надо еще сиропа на самолюбие.
– Понимаю. Большой корабль, большое плавание, – он постарался, чтобы в голосе звучало уважение.
