Вера спохватилась, что слишком уж засмотрелась на дверь.
Она вдруг сложила в уме галстук-бабочку, красивого юношу-ассистента, обостренный вкус к красивым вещам. «Блин, он же, наверное, просто пидор. Дмитрий этот Львович. А я – дура». Поймала дружелюбный взгляд Геннадия – он все это время наблюдал за ней.
– Ну давайте я вам помогу начать, – мягко и уверенно предложил он.
– А, нет. Простите… Симпатичный мальчик, – кивнула она на дверь.
– Леша? Он гей, да, – подтвердил Геннадий. – Это, впрочем, не секрет. Дима беспокоится за сына. Это тоже не секрет. Вы ведь и сами уже заметили.
«За сына?» – поразилась своей ошибке Вера. Вслух признала:
– Я бы тоже беспокоилась. Не что мой сын гей, на это как раз плевать, а что он гей в…
Ей не требовалось договаривать, Геннадий и так понял:
– Из Москвы Леша скоро уедет – поступил в магистратуру в Лондоне.
– Очень умный, наверное, – подняла чашечку к губам Вера.
– Одновременно будет интерном в «Сотбис».
– Ого. Неплохо. По-моему, тогда беспокоиться совершенно нечего.
– А вам нужна именно туфелька Тальони?
Вера замерла от столь резкой смены темы. Улыбнулась, сделала глоток.
– А что не так с туфелькой Тальони?
– Нет-нет, – улыбка у Геннадия была по-прежнему приятной, располагающей. Вера наконец поняла, кого он ей напоминает: гинеколога. Все про всех знает, ничему не удивляется. Тем более – не осуждает.
– Я имел в виду – именно туфельки или именно Тальони?
Вера задумалась. Ответа она не знала.
– А есть варианты?
– Варианты есть всегда. Просто если в вашем случае это именно Тальони, то я бы предложил посмотреть не на туфли, костюмы, личные вещи, а вокруг – на керамику, бронзу, гравюры. У Тальони большая иконография. Неплохие вещи с идеальным провенансом можно совершенно спокойно купить, не сильно уйдя за две штуки, даже меньше. Не уникальные, но – неплохие. Подруге подарок ищете?
«Говноедка, – поняла Вера, – вот что он про меня думает: очередная говноедка». Но не подала виду. Поинтересовалась:
– А уникальные?
Геннадий выразительно вздохнул.
– Больше двух штук? – предположила Вера и тут же пояснила, если вдруг это не очевидно: – Сколько бы ни было. Сколько стоит, столько и стоит.
Не без злорадства подумала: «Все еще говноедка или уже нет?»
– Ох-ох, – вальяжно изобразил заминку Геннадий. Точно факты, которыми он располагал, не предназначались для ушей леди.
– Что?
– С неидеальным провенансом, я бы сказал.
Что такое провенанс, Вера знала. На сайте, где пасся Борис и который она изучила потом сама, под каждой картинкой была такая графа: провенанс. У кого куплено, кем унаследовано, кому подарено. Родословная вещи через ее владельцев. Родословная должна быть непрерывной, даже если вещь родилась в XVII веке.
Теперь она поняла, почему деликатно прикрыл дверь Дмитрий Львович и почему Генаннадий Юрченко так напомнил ей гинеколога, которого дамы находят строго по рекомендации других дам. Потому что он ведет себя, как гинеколог. Потому что его репутация строится на соблюдении чужих тайн, на умении вовремя сказать и еще более тонком умении вовремя промолчать.
– Понимаю, – сказала она. – Неидеальный провенанс меня устраивает.
Первую в жизни краденую вещь Вера купила, когда ей было семнадцать. Дело было в Ленинграде, и вещью этой было пальто. Оно пахло внутри чужими духами. Но Вере этот чужой таинственный запах даже нравился.
– А что, правда одну туфельку съели? – не удержалась, проверила Геннадия на вшивость она.
– Обе. В 1842 году, – последовал ответ.
Геннадий взял ее руку в свою:
– Я не обещаю. Но попробовать, думаю, можно.
Но не поцеловал. Пожал – и выпустил. Теперь изображать дамского угодника перед Верой не требовалось, их отношения ясны и закреплены: деловые.
Дмитрий Львович вошел слегка распаренный – в тон розочкам на галстуке и платке. Как будто не он орал, а на него орали.
Геннадий оправил пиджак. Дорогой костюм он носил привычно, отметила Вера. Костюмы ее мужа были дороже, но Борис в них смотрелся каким-то не одетым, а вставленным.
Геннадий сердечно простился с Дмитрием Львовичем. Когда он вышел, Дмитрий Львович обратился к Вере:
– Генка пижон, правда? Московский мажор, был и есть… Сразу уходите?
– Я бы еще кофе выпила.
Хотелось прийти в себя после Геннадия, подумала она: несмотря на любезную манеру, разговор с ним оставил какое-то напряжение… Нет, вранье. Хотелось поговорить с Дмитрием Львовичем – про сына, про то, как оно все. Поддержать. Выразить восхищение: магистратура, «Сотбис», да еще на иностранном языке. Восхищения детьми мало не бывает, считала Вера: родителей им перекормить невозможно. Солидарность с истовыми родителями она чувствовала всегда. Особенно когда вон, столько радостей и тревог.
– Конечно.
Несмотря на вполне искреннюю родительскую солидарность, Вера позаботилась, чтобы ноги красиво легли одна на другую.
– Леш! – крикнул в дверь. – Запусти агрегат? Две чашки… Хотя мне, – он упал в кресло, снова обернулся к Вере, – лучше бы сейчас не кофе, а валиума. И лучше смертельную дозу. Полусмертельную, ладно. Я хочу заснуть – и проснуться через три дня.
– Мне вы можете рассказать все, – улыбнулась Вера. Но почему-то не добавила: «У меня тоже взрослый сын».
– Вы ведь знаете, что такое полный столовый сервиз?
Вера не знала, но кивнула.
– Ну почти полный. Что-то там с 1830-х годов, конечно, кокнулось. Но скажем: для своего возраста и двух войн в одном только двадцатом веке – полный. Мы почти полтора года работали с этим заказом. Из Бельгии в итоге в Москву волокли… А теперь они…
Дмитрий Львович сделал паузу.
«Не заплатили? – гадала Вера. – Перебили остальное?»
– …Разводятся… Разводятся! И делят! Веджвудский! Сервиз! Времен! Пушкина! Фу-у-у-х, – выпустил пар он.
Вошел изящный Леша с подносом. Вера подивилась, как сразу не заметила семейного сходства. Оно было несомненным. Глядя на Дмитрия Львовича, можно было увидеть погребенного внутри, под стареющей жирноватой плотью когдатошнего юношу, прообраз теперешнего Леши.
– А вы? – поинтересовался Дмитрий Львович.
– Я? – пробудилась Вера.
– Вы случайно не разводитесь? – легкомысленно поинтересовался он. – А то вдруг туфельки Тальони купите – и сразу делить: вам левую, ему правую.
– Нет! Что вы! – слишком уж быстро выпалила Вера. Добавила: – Нет-нет.
