«Поцелуй фавна» Даша уже танцевала с труппой в Лондоне. Роль принцессы Ирмы знала еще по Питеру. Все было спокойно и знакомо. Только поглядывай время от времени вниз на разметку скотчем – чтобы не вылететь за пределы «сцены».
Даша чуть наклонила тело, как будто боком подныривая под невидимую преграду, одновременно скользнула носком в сторону, дала себе толчок. Остальное показала руками. Снова качнула тело как маятник. Вся комбинация сначала. Опять ноги поочередно выстрелили вверх. Потом третий повтор.
Только в девятнадцатом веке – веке многоактных опер и медленных железных дорог – хореографы могли тратить время на сцене так неторопливо: повторять простую комбинацию раз, другой, третий.
Даша обозначила конец фразы стреловидной позой в углу – где скрещивались две полоски скотча. За ее спиной тут же зашуршал, затопал, перестроился кордебалет. Поднятые руки образовали коридор. Музыка притоптывающими звуками стала приглашать балерину под эту арку.
Музыка звала. Арка зияла.
Аким уронил лицо в руки. Девочки в кордебалете не выдержали, сломали рисунок – стали оборачиваться.
Даша так и стояла в углу. Она смотрела на картину, что висела в углу, – декорация изображала дворцовый зал.
– Даша! – окликнул Аким.
– Когда я танцевала в Лондоне, картина была другая.
Девчонки в кордебалете начали прыскать и фыркать.
– Даш-ша…
– Я точно помню. А теперь ее нет.
– Даша! – рявкнул Аким, так что кордебалет вмиг заткнулся. – Хватит!.. Очень тебя прошу, – мягче добавил он. Отчеканил: – Здесь все артисты, все устают, все нервничают.
– Но…
– Все!.. Будь как все, не цепляйся к мелочам.
Даша подошла к самому краю сцены. Аким тоже подошел к самому барьеру оркестровой ямы.
Все смотрели на них. Никто не заметил болотный огонек в темном зале. Пряча экран телефона за спинкой кресла впереди, Вероника набрала Геннадию смс: «У нас проблема».
– Я цепляюсь к мелочам?
– Да, – отрезал Аким.
Кордебалет задохнулся от восторга: началось!
– Я думаю. Ты цепляешься. К мелочам.
– Но картина…
– Картина та же самая.
– Не та!
– Прошу тебя прекратить.
Даша взвилась.
– Я – по-вашему – вру?!
– Ты себя распускаешь.
– Я – истерю?!
Тишина была такой, что невозможно было поверить, что сцена полна людей, что в полутемном зале сидят репетиторы и артисты, которые тоже беспокоятся, как впишется «Поцелуй фавна» в уменьшенную сцену.
Каждое слово Акима доносилось отчетливо.
Недаром театр был построен так, чтобы хорошо в нем было еще и опере. Акиму даже не приходилось напрягать голос. Каждое его слово отчетливо обозначалось в воздухе. Все слышали все.
– Даша, ты в труппе недавно. А мы тебе все можем сказать: мы все понимаем. Мы уважаем великих артистов во всей их сложности.
– Я не…
Но Аким твердо продолжал:
– Маликова, например. Великая балерина. Гений. Но перед каждым выступлением она кричала на весь театр, что кто-то украл ее пачку.
Вера Марковна тут же закивала:
– Точно-точно. Было.
– Перед каждым выступлением.
– Я не нервничаю!
– …Ставила всех на уши. Все тут же бросались искать. Маликова кричала, что будет звонить на Лубянку, в Кремль. Кричала, что не будет танцевать. Дирижер уже шел в оркестр. Уже играла увертюра. И тут пачка волшебно появлялась. А Маликова танцевала.
Даша угрюмо слушала.
– …Потому что пачку сама же Маликова и прятала.
– Я не прятала эту картину!
– Просто великой артистке надо было побеситься. Разогреть нервы перед спектаклем.
– У меня нервы в порядке! – успела вставить Даша.
Никто ее не слушал.
– Да, да, – подтвердила Вера Марковна. – Такой вот был характер. Гениальная артистка!.. Стерва и говно, – добавила тихо.
– Но все ее принимали такой. Понимали! – примирительно заключил Аким. – Принимали сложность творческой натуры.
– Я не прятала эту картину! Я ничего не путаю! Я точно помню! Я все помню!
– Дело не в картине. Дело в характере.
– И манерах, – тихо, но отчетливо вякнула из своего кресла Вера Марковна.
– Эта картина – не та! – гнула Даша. – Не та!
Аким сжал губы. Его отвлекла вибрация телефона по ляжке. Он только секунду глянул, кто звонит. И понял, что войны на два фронта не выдержит. Звонил Свечин, отец Майи.
– Даш, одну секунду, – не глядя на сцену, поднял Аким палец. Ответить на звонок пришлось:
– Да?
Аким чувствовал, как стрелы впиваются со всех сторон.
Со сцены: «Но я не вру! Не придумываю!»
Из трубки: «…Я ведь с полным пониманием отнесся к тому, что Майю не взяли в премьеру «Сапфиров»! Все в порядке, мы же не какие-то такие…»
Из зала пялились репетиторы. Перед ними нужно было держать фасон. Делать вид, что ты все еще сверху.
Аким не чувствовал себя сверху. Он чувствовал себя, как святой Себастьян со старинной картины. Голый, томный и истерзанный.
Прикрыл трубку, крикнул на сцену:
– Даша, я тебя понял.
Голос Свечина танцевал по его барабанной перепонке. И это был воинственный танец туземцев из бухты Кеалакекуа, где, по легенде, съели капитана Кука.
– Я вас понимаю, – ответил главе Президентского комитета Аким.
Он сказал бы это, даже если Свечин утверждал, что у стен театра высадилась флотилия летающих тарелок и зеленые человечки не гармонируют с зелеными насаждениями, которыми освоила городской бюджет московская мэрия.
Уже четыре года Аким удерживался в кресле директора балета, потому что умело применял в управлении труппой принципы японской борьбы айкидо, основанные на использовании инерции противника. Попросту говоря, никогда не спорил с психами.
– Дело ведь не в этом… – не остановился Свечин.
Аким выслушал и опять посочувствовал собеседнику. Простился в ответ:
– Всего хорошего. До свидания!
Последним усилием воли Аким бережно убрал свой дорогой телефон обратно в карман. После чего лава, сдерживаемая на точке кипения в беседе со Свечиным-отцом, пробила последний слой почвы и, выбрасывая камни и пепел, устремилась вверх огненной струей.
Аким не мог заорать на прима-балерину. Как не мог шваркнуть об пол свой телефон. Хотя ему сейчас страшно хотелось сделать и то, и другое. Но телефон стоил дорого. А директор и прима не могут быть на ножах. Особенно в кольце врагов. Поэтому Аким заорал в сторону кулис:
