Фасады домов пылали электрической подсветкой. Петр вынул свой телефон. Несколько секунд боролся с чувством вины. Набрал жену. Она не ответила «алло» или «привет» или хотя бы холодным «да?» Она просто молчала. Но сняла трубку – уже хорошо.
– Лид, я знаю, что ужасно виноват – замотался на работе.
2
Брак с Борисом, или, точнее сказать, череда Борисовых блядей, научила Веру одному: не надо изображать железную леди – не стоит душить жалость к себе.
Боль настигает, как волна. Подъем, невыносимый гребень, скат. А потом волна проходит – в этом все дело. Бессмысленно дергаться, как свинья на веревке. Спокойно жди. Пройдет само.
И Вера села на стул.
Есть не хотелось. Салат в хрустальной миске казался не свежим, а пластмассовым. Что бы там ни лежало на блюде (Вера уже не помнила, что заказала сегодня на ужин), это были куски чьего-то мертвого тела, и эта мысль вызывала не аппетит, а тошноту.
Вилка и нож лежали возле пустой тарелки. Вера погладила элегантные тяжелые рукоятки. Выровняла приборы. Тупо глядела на стальные блики.
Хотелось схватить вилку и воткнуть Беловой в жилистую шею.
Слезы закапали в пустую тарелку. Вере стало жалко себя: ужин в одиночестве, в компании немого пустого телефона, слезы и пустая тарелка.
Она поглядела вниз и увидела, что художественно преувеличила: слез на тарелке не было. Вера вытерла ладонью щеки. Пальцем провела под глазами.
Придвинула телефон. От Бориса так и ничего.
Она открыла его номер. Закрыла. Прогулялась по адресной книжке. Кого хотелось видеть, с тем не хотелось говорить. И наоборот. Наконец, палец Веры остановился и нажал «вызов». Два гудка Вера молилась, чтобы московский номер Лизы еще работал – что Лиза еще не уехала разводиться в Лондон или отжигать в Ниццу. На третьем гудке Лиза ответила:
– Погнали по мальчикам?
– Может, пока просто выпить?
– Ну не-е-е-ет, – Лиза жизнерадостно хохотнула. – Мне на бухло даже смотреть нельзя. Я алкаш. Все выдую, что есть. Потом водителя пошлю в круглосуточный магаз. А кончится все в больничке. Прости, неохота. Я в хорошей завязке. Жалко обнулять.
Развод определенно придал ей легкость, жизнерадостность. Как будто перерубил канаты: мешки с песком (муж и связанные с ним тревоги и заботы) полетели вниз, а сама Лиза – вверх, подумала Вера.
Может, не так все страшно? Пусть Борис идет… К кому хочет.
И тут же испугалась этой мысли.
– Ну не зна-а-а-а-ю, – передразнила она интонации Лизы. – Всухую про такое я разговаривать не умею.
– Про девичье? – сразу поняла Лиза.
– Ну, – подтвердила Вера.
– Круто. Жди меня, и я вернусь, – захохотала та. – Есть идея.
– Только без наркоты! – испугалась Вера.
– Только сделай, как договорились! – предупредила Лиза. – Я серьезно. Ни капли в доме.
– Броня, – заверила Вера.
Она оставила телефон на столе. И пошла выполнять обещание, данное подруге.
Открытая бутылка вина нашлась на кухне, в холодильнике. Вера опрокинула ее над раковиной. Задумчиво глядела, как бордовая струя исчезает в водостоке. Отставила пустую бутылку. Пустила воду. Смыла красноватый маслянистый след.
Проверила кабинет, гостиную. И там, и там нашелся коньяк. Бутылки были тяжелыми. Вера перенесла их на кухню. Коньяк вырывался из литого горлышка со звуком, который ленинградские алкаши превратили в единицу измерения: один буль.
Вот бы ей такую легкость, как у Лизы. Но легкости не было. Изнутри Веру била мелкая дрожь.
Вера подняла бутылку ко рту, щедро отхлебнула. Раз, другой, пока могла терпеть. Коньяк жег горло, пролился на лицо, на шею. В желудке начал распускаться огненный цветок.
Вера утерлась. Вылила в раковину остальное. Смыла запах.
Вернулась в столовую. Взяла телефон и отправила Лизе смс: «Док высушен». Коньяк уже ударил в ноги, в руки. Теплота обнимала Веру изнутри. Голову приятно вело. Звякнул прилетевший ответ, он был коротким и ясным: крупное красное сердце.
Вера хмыкнула и пожалела, что уже вылила весь коньяк.
3
Когда Петр свернул на Старый Арбат, Лида уже начала разговаривать.
– Ты говнюк, – сказала она.
– Я говнюк, – согласился Петр.
Увести жену из их квартиры нужно было срочно. Этой ночью неизвестные гости могли заглянуть и к нему. Гости могли знать адрес. Как убедился Петр перед дверью Боброва, замки и запоры проблем для них не составляли. Как убедился он у Боброва в ванной, их вообще ничего не останавливало.
Вываживать Лиду следовало осторожно. Чтобы не испугать. Даже не заронить подозрение.
– Я говнюк, который готов на все, чтобы ты его простила. Хочешь торт?
– Я не хочу торт.
Но на конце фразы не шлепнулась жирная точка – там зияла заинтересованная пауза.
– Тогда выходи в чем есть, только возьми зубную щетку. Я тебя похищаю!
– Куда? Поздно уже. Я сегодня устала, – опять начал падать ртутный столбик.
– Лид, я знаю, что накозлил с клиникой, – остановил похолодание Петр. – Прошу романтическое свидание.
– Давай завтра?
– Давай этот день перезагрузим. Пожалуйста.
Он слышал, как Лида думает. Мимо прошли подростки. Покосились на него, на его телефон. Хотя переулок полыхал огнями подсветки, у Петра всегда здесь было чувство, что он идет по пустырю.
– Мы куда хоть летим? – сдалась Лида.
У Петра отлегло от сердца.
Простила она его или нет, не важно. Главное, сегодня они не ночуют дома.
– Честно? Пока не знаю! Романтическая импровизация.
4
Вера с сомнением оглядела коричневую вытянутую торпеду.
– Держи за поясок, – посоветовала Лиза. Вера послушно переместила пальцы на бумажную ленточку, которая плотно схватывала сигару.
Лиза раскрыла маникюрные ножницы. Лезвием принялась пилить кончик.
– Профанация, конечно, – ворчала она. – Ну ладно. Мы же не мальчики. Нам можно.
Они сидели в кожаных креслах. Горел камин.
– Так, – Лиза подобрала обрезки. – Теперь давай сюда мою.
Вера держала сигару на отлете. На лице у нее было сомнение.
– Провоняем тут все.
– Конечно, провоняем. Но не говном же. Хорошим, благородным ароматом табака.
Спички взяли каминные.
У Веры перед лицом взвилось пламя.
– Ты мне брови, блин, не спали! – процедила Вера. Сигара в зубах мешала ей говорить.
