После упражнений у палки все разбрелись по залу, выстроились в шахматном порядке, чтобы не загораживать друг другу отражение в зеркале. Адажио. Долгие выстаивания на одной ноге, плавные перемены поз.
– Лада-да-а-а-а-а-а-ам, – тянула Глебова, водя носком свободной ноги по полу. Оторвать его совсем она не решалась – чтобы не грохнуться всей тушей. Но все понимали: нога должна быть задрана к лицу. Кто соображал помедленнее, переступали вслед за Глебовой, водили руками – как бы конспектируя заданную комбинацию. Все глядели в зеркало.
Старуха утерла лоб полой кофты.
– Поехали.
В музыке рояля узнавались именно что «лада-да-а-а-а-а-а-м». Вероника подняла колено, распрямила и отвела ногу назад, прогнулась – и сбросила движение. Схватилась за поясницу.
«Ленивая корова», – презрительно свистнуло позади. Марина, определила источник звука Вероника, но виду не подала. Все продолжали двигаться. Никто не обернулся.
– Вероника, ты там как? – выглянула за стволами ног Глебова.
– Рановато с больничного вышла, – успокоила ее Вероника. – Мне на сегодня хватит.
– Ты поосторожнее.
Вероника ослепительно улыбнулась сразу всем и никому в особенности. Сняла с палки свое полотенце, подцепила не пригодившийся мешочек с твердыми туфлями и вышла, подгоняемая в спину бурлящими волнами рояля.
Затворив за собой дверь, прибавила шаг. Остановилась у расписаний. Все расчерченные клетки содержали слово «сапфиры». Все силы театра были стянуты к близящейся премьере. Вероника быстро пробежалась глазами по отметкам режиссерского управления: общ., солисты, общ., дуэт, трио, общ.+сол. Нашла зал, куда отправится Белова сразу после класса. Бежать было нельзя – бег привлекает внимание. Что есть сил Вероника старалась идти, как и должна идти балерина, у которой сегодня нет, в общем-то, никаких дел.
Зал уже был отперт.
Вероника проскользнула в дверь.
Ослабила шнурок на мешочке с туфлями, вынула коробочку. Отвинтила крышку. Не дыша, аккуратно раструсила белые жирные крошки над ящиком с канифолью. И прикрыла дверь за собой, как будто тишину в классе никто не нарушал.
В гримерке Вероника поглядывала на часы в телефоне. Дождалась, когда все после класса расползутся по своим репетиционным залам. Убедилась, что прошел с шумной свитой и Эванс.
Вошла она в зал, не таясь. Белова уже стояла обеими ступнями в ящике с канифолью. У Вероники забилось сердце. Но голос послушно был спокоен и сладок:
– Можно репетицию посмотреть?
Эванс вопросительно уставился на пресс-секретаря – ждал перевода.
– Конечно. Пожалуйста, – первой ответила Белова. Таков был неписанный театральный кодекс. Это была ее репетиция. Раз она не возражала, то и Эванс махнул Веронике рукой: пожалуйста.
Он бродил перед зеркалом, водя руками, шевеля губами: менял порядок движений в вариации балерины.
– Я вообще не в форме, – как бы посмеиваясь над собой, как бы откровенно призналась Вероника. Сделала паузу: здесь собеседнице полагалось возразить. Белова так и стояла в ящике, молча слушала.
– …И может, никогда вообще в такую форму не войду, – пришлось кокетливо засмеяться Веронике. Но возражений опять не последовало. Белова глядела, не мигая. «Сука», – подумала Вероника. Выдавила улыбку.
– Садись, – сказала Белова.
– Постою, – Вероника боялась пропустить свой выход.
– Мадам! Тащи сюда задницу! – нетерпеливо позвал по-английски Эванс.
– Даша, он спрашивает, не могли бы вы подойти, – не поведя бровью, позвала пресс-секретарь.
– Одну секунду, – Даша спохватилась, стала возить, шаркать подошвами в ящике, натирая туфли. Хрустела канифоль. Эванс начал терять терпение:
– Da-sha!
Белова все шаркала.
– Джаст э момент, – ответила за нее Эвансу Марина.
Вторая солистка в «Сапфирах», она стояла рядом у ящика – ждала своей очереди, чтобы натереть туфли.
– Да уж, – пробормотала Марина. – Не дай бог в «Сапфирах» поскользнуться.
– Не говори, – отозвалась Белова, возя подошвами. – Мокрое место останется.
«Ишь ты, уже подружки?» – поразилась Вероника.
Участие в «Сапфирах» исцелило Марине все старые раны, разгладило шрамы: ее выбрали! ее оценили! В ответ Марина простила миру все: засорение пластиком, коррупцию в России, детский труд в Камбодже, существование Беловой.
После первых же совместных репетиций двух балерин сплотила солидарность солдат: плечо к плечу, окоп один, впереди – танки.
«Две уродки», – пришла к выводу Вероника: что таким двум убогим уродинам еще остается, как не дружить.
Белова вышла из ящика, уступая место Марине. Похлопала ее по плечу.
– Стой! – вскочила Вероника.
Обернулась Марина. Обернулась Белова.
– Даша, стой.
Вероника подошла. Теперь уже на них смотрели все. Эванс спросил пресс-секретаря: что такое? Та пожала плечами.
Вероника обеими руками подняла ящик с канифолью. Показала Даше: белые стружки среди кристаллов и камешков канифоли. Взяла пальцами. Растерла. Поплевала, потерла: показались пузырьки пены. Вероника крупно и трагично, как баядерка Никия, которая обнаружила змею в корзине цветов, воздела брови. И уточнила громко:
– Это мыло.
Белова как дура уставилась на свои ласты. Потом опять на ящик.
Народ стал тянуть шеи. Забеспокоился. Все тут же стали поднимать и осматривать свои копыта. Припоминать, когда и где последний раз канифолил туфли.
Побоявшись, что в тупой голове Беловой может родиться нежелательная версия, Вероника с негодованием внесла ясность:
– В канифоль подсыпали мыло!
И балерина только что от души натерла им подошвы. С первого же сильного па ее снесло бы, как гонщика, не вписавшегося в поворот на скоростной трассе.
Долго подыскивать козла, вернее козу отпущения Веронике не требовалось. Она подняла ящик обеими руками – и высыпала содержимое на голову Марине.
Та инстинктивно зажмурилась. Глаза и рот у Эванса стали круглыми, совершенно круглыми. В воздухе повисла белая пыль. У Марины перехватило дыхание.
– Я тебя видела! – громко воспользовалась ее шоком Вероника. И тише: – Крыса завистливая.
«Тебе за ленивую корову», – добавила мысленно.
– Девочки, вы что, – первой подала звук в горло Вера Марковна. Но и в ее голосе был испуг. И она была шокирована. И она – радостно отметила Вероника – смотрела на Марину с отвращением.
– Всем понятно? – Вероника грозно глянула позади Марины, на стадо: – Я – идиотских выходок против нее – больше не потерплю… Даша, – сладким голоском добавила она, – это твой театр и твой дом. Я горжусь, что мои роли – теперь твои.
