Эванс закрыл рот. Он ждал перевод. На лице пресс-секретаря выступили красные пятна, от волнения она сначала заговорила по-французски, Эванс уловил только «ДостоевскИ», с ударением на последний слог. Пресс-секретарь опомнилась, и немного презирая себя за то, что собиралась сказать, потому что от души ненавидела стереотипы иностранцев о России, все эти водки-балалайки, но иногда со стереотипами проще, тихо выдавила:
– Рашен соул из э мистери.
– Ну ты даешь, Марина, – молвила Вера Марковна. Не заорала, не обозвала «жопой». – Зачем же так?
Марина могла снести многое. Даже грубость. Она привыкла пахать. Но пахать – честно. Именно поэтому несправедливость ее добила. Марина заплакала и выбежала из зала.
6
Первое, что увидел Петр, проснувшись, это покрывало из фальшивой шиншиллы, сброшенное на пол, черный ночной столик и стену светло-фиолетового цвета. Потом понял, что его разбудило: шум воды, льющейся из душа. Прямо за стенкой. В их квартире ванная была далеко по коридору.
За окном было тихо. Стеклопакеты надежно отрезали шум, который должен был бы долетать сюда, на одну из нумерованных Тверских-Ямских, с улицы-матери – большой, главной Тверской.
Петр лениво перевернулся на спину. Ему понравилась квартира и при свете дня. Маленькая, но явно возделанная дизайнером.
Ее купили, чтобы сразу пустить по рукам и заставить отработать потраченное через «Эйр БиЭндБи». Петр понимал хозяев. Самый центр Москвы, до Красной площади пешком минут двадцать, до Пушкинской с ее узлом нескольких линий метр – от силы пять.
Уже и в этом Москва не отличалась от других европейских столиц. Прошли те времена, когда квартира, снятая на сутки, означала убитые стены, вытертый линолеум, ванную, залезть в которую не страшно только в антибактериальном комбинезоне, запах сигарет, пота и спермы, въевшийся во все цементные поры.
– Ли-и-и-ид, – крикнул Петр, – давай останемся тут жить.
Послушал. Ответа не было. Слова его утонули в шуме воды.
Петр для надежности прислушался еще немного. Он знал жену: затем заревел фен. Петр достал телефон и набрал Ваню.
– Ты че, – ответил по-юношески ломкий, по-утреннему помятый голос… – в такую рань…
Остальное съел зевок. Ваня, нетрудно было догадаться, лупился в комп почти до утренних сумерек – бегал в какой-нибудь виртуальной стрелялке или прогрызал дыры в чужих брандмауэрах.
Петру хотелось думать, что Ваня однажды изобретет миру новый «Майкрософт», «Фейсбук» или «Гугл». Пока что Ваня был просто двадцатилетним задротом с острым кадыком над мягким воротником клетчатой рубашки, но Петр считал это скорее хорошим знаком, чем плохим: Билл Гейтс выглядел задротом и в тридцать.
– Кто рано встает, тому бог подает, – безжалостно повернулся Петр спиной к мечтаниям, лицом к реальности.
Отношения у них с Ваней были высокие: Петр платил, Ване это нравилось. Еще Ване нравился вызов. Нравилось чувствовать себя благородным разбойником, неуловимым и непобедимым пиратом в бескрайнем Интернете.
В трубке сонно хрюкнуло.
– …Ваня, – вдруг позвал Петр. Хотелось спросить: у тебя – все хорошо?
Хотя бы у тебя.
Жить можно, если у тебя – все хорошо.
«Я старый и чувствительный», – обругал себя Петр. Строго поинтересовался:
– Ну, нарыл что-нибудь?
– Еще пока ничего… Я еще сплю, – отчитался Ваня.
– Второе меня абсолютно не интересует, – заверил Петр.
– Все будет, босс.
Петр бросил телефон на кровать.
Были сегодня ночью гости в их квартире? Или нет?
Вошла Лида.
– Ты что – плохо спал? Чего такой недовольный?
Петр разгладил брови.
– Ого, – оценил восхищенно.
Пусть по-настоящему хорошо жить они стали всего лет десять назад, красиво применять деньги и получать от них удовольствие Лида умела.
– Ты прямо как японская жена. Семья просыпается в шесть. А она уже в полном макияже, с укладкой и готовым завтраком.
Он знал, что слово «семья» будет ей приятно. И слово, и то, что он себе эту картину уже видит: он, она – и кто-то третий. Он не ошибся. Мягкое сияние довольства и покоя на ее лице было лучше всякой улыбки.
Лида смотрела на мужа и думала: может, сказать ему теперь? Что она прошла процедуру сама. Что все – наконец получилось. Что теперь их – трое.
– Лида… Насчет вчерашнего.
Она отвернулась к стене. А потом сказала:
– Красивый цвет. Давай дома тоже в такой покрасим?
– Красивый, – согласился Петр.
– С завтраком здесь похуже, – сообщила Лида, не глядя клюнув торопливым поцелуем. – В холодильнике я видела йогурт. И кофейная машина есть.
– А жена? – удержал ее руку Петр.
– А жена поскакала на работу. У нас не Япония.
– Очень жаль! – Петр упал обратно на подушку.
– Пока! – донеслось из коридора.
Петра охватила досада. На себя, на жену, на слишком твердую подушку, от которой теперь болела шея. На себя прежде всего. По миру – уютно выгороженному в виде трехкомнатной квартиры на Петровском бульваре, уютно обставленному дизайнерской мебелью, уютно размеченному походами в рестораны, в спа, поездками в отпуск – пошла трещина. Лида еще надеялась, что все постепенно зарастет само, как перелом кости? Почему нет? Живое – всегда зарастает.
Это мертвое так и остается разбитым, сломанным.
Думать про это дальше не хотелось. Он не хотел ответа.
– Пока, – сказал потолку.
Услышал, как щелкнула, закрываясь за женой, входная дверь. Быстро откинул одеяло, спустил ноги.
7
Тихо, как вор, Петр зашел домой.
Когда тебе случалось много раз заходить в обокраденные квартиры, ты уже знаешь, как они молчат.
Но их квартира молчала мирно. По ней не ходили чужие ноги, ее не лапали чужие руки. Это не значило, что опасность миновала.
Петр задумался, сумеет ли выманить Лиду в романтическую поездку – куда угодно, прочь из Москвы. Надолго? На сколько?
Прошел в туалет, встал на унитаз, снял панель, прикрывавшую сантехнические подробности. Пошарил в железных поворотах труб. Вывернул и снял сегмент. Послушал, как закапала, потом потекла вниз вода.
Немного жалко было стен. Выровненных, как выразился прораб, «под яичко». Обидно было представлять, как вздуется пол: так тщательно выбранный Лидой. Тепло-коричневый, дорогой.
Петр спрыгнул с унитаза. Вытер руку. Убедился, что из-под канта, где стена смыкалась с полом, начала проступать влага.
Вытер руку. Вынул телефон.
