Мы опустим эту увлекательную часть биографии молодого дарования, кому интересно, то вернемся к ней в другой раз. А сейчас скажем, что, ведя такую бурную, я бы даже назвал, довольно кипучую, деятельность по своему моральному разложению, Сережа умудрился как-то закончить целых четыре полных курса вышеназванного учебного заведения. Ведь вышибли его только с пятого курса.
В армию Сережа, как лицо, лишившееся отсрочки, не попал, так как страдал плоскостопием. Однако этот его тяжелый недуг не мешал ему употреблять в больших количествах горячительные напитки и соблазнять хорошеньких и не очень, лиц женского пола. А так как вечный праздник души и тела требовал хоть какой-то финансовой подпитки, Сережа устроился работать в областную больницу. Зря что ли он почти пять лет штаны протирал в медицинском ВУЗе?
Врачом его, естественно, не взяли, а пристроили фельдшером в санитарную авиацию: так как парень он видный, статный, крепкий, хоть и плоскостоп, физически развитый, язык подвешен, не дурак и в медицине разбирается. Да и женская часть санавиации очень уж за него просила перед начальством.
Дело происходило в одном из субъектов Российской Федерации, расположенном на Дальнем Востоке. Места там суровые, климат и того хуже, а расстояния между населенными пунктами на карте меряют локтями. В общем, санавиация там весьма актуальна. Тем более что с медицинскими кадрами на местах бывало туго: в большинстве поселков их просто не было, а где и были, то имелся значимый недокомплект специалистов. В лучшем случае трудились терапевт и педиатр. Хорошо, что народ в тех поселках проживал в основном заведомо здоровый, привыкший лечиться народными средствами, настоянными на спирту, на худой конец на водке. А уж когда те не помогали, то или ехали куда за помощью, или вызывали эту самую помощь на себя.
В те времена простота нравов являлась обычным делом. Вжикнул, к примеру, лесоруб по ноге бензопилой «Дружба»: коль палец висит на «соплях», принял внутрь лекарства. Продезинфицировал нож в спирту и досек им до конца то, что связывало его усеченную плоть с материнской основой. А коль на месте орган оказался, а только рана зияет, то промыл все тем же лекарством рану, перевязал. Благо с бинтами проблем никогда не стояло, а остатки лекарства в себя влил – для общей, так сказать, дезинфекции, и человек поправлялся.
Все зависело от того, на чем спирт настаивали. Кто привык на березовых почках, кто на еловых шишках, а кто и вовсе на чаге – это гриб такой, паразитирующий на березе. Им и язву желудка можно лечить и кишечник и еще много чего. Главное, вовремя начать, не затянуть.
А когда уже и чага не помогает, а до ближайшей больницы, скажем, два дня пути на лошадях или там на оленях по бездорожью, то приходится санитарную авиацию вызывать. Раньше, в советское время, неплохо врачи летали. Это сейчас по строгим показаниям, да еще с начальством согласовать надо. Мол, один час работы вертолета кучу денег стоит. А в те годы человеческая жизнь дороже любого бензина-керосина была, пускай даже и авиационного. Раз люди вызывают, значит, так надо. Таежные жители без нужды за медицинской помощью не обратятся, только в крайнем случае. В этом Петрович не раз за свою жизнь убеждался.
Десять лет Петрович как проклятый проработал на санавиации. Десять лет он летал в самые отдаленные районы региона. Сотни часов в воздухе, проведенных в самолете и вертолете, а уж сколько человеческих жизней они спасли – и не счесть. Чаще других специалистов летали хирурги и анестезиологи. Петрович, искренне восхищаясь работой хирургов, и сам подумывал стать одним из них. Все мечтал, что вот восстановится в институте, закончит его. После отучится в интернатуре на хирурга и вернется назад в ставшую родной санавиацию. Но мечты всегда расходятся с делом. Разошлись они и у Петровича. Так и трубил он на ней дальше фельдшером.
А тут СССР стал трещать по швам. Все реже и реже стали вылетать по санзаданию: стали сказываться перебои с топливом и финансированием. Чувствовал Петрович, что бесславный конец санавиации не за горами. А когда вместо двух вертолетов остался только один: второй кому-то продали, а старенький самолет АН-2 перестали латать и поставили на прикол, то и совсем приуныл, тем более что усиленно муссировались слухи, что ставку фельдшера в санавиации ликвидируют – нерентабельной стала. Еще и слово-то какое подобрали: «нерентабельный». Вроде научное слово, а веет от него ледяным холодом и неминуемым увольнением. Вот наступил и тот день, когда Петрович совершил свой последний полет. О нем наш рассказ.
В то памятное лето, последнее лето советского государства, стояла нестерпимая жара. Вроде и июнь на дворе, а печет так, словно в Ливийской пустыне в сентябре. Там, как известно, в 1922 году в сентябре месяце зафиксирована самая высокая температура на Земле – 57,7 градусов по Цельсию. А Петровичу казалось, что сейчас у них на Дальнем Востоке в июне даже выше, чем тогда в Африке. Воздух густой и липкий, словно жидкий кисель, и, главное, очень душно: вентилятор, включенный на полную мощность, не справляется со своей задачей. Еле-еле гоняет загустевшую воздушную массу по сравнительно огромному кабинету. И окно настежь распахнуто, и входная дверь открыта, чтоб сквозняк получился, а все равно душно и мокро.
Петрович снял с себя белый халат и повесил его на вешалку, а вешалку прицепил в оконном проеме, чтоб сох. И теперь вот сидел под вентилятором в одной лишь мокрой майке белого цвета и белых штанах от медицинского костюма. Пот нещадно застилал глаза, легкие с трудом справлялись с дыханием. Отжав в очередной раз носовой платок, Петрович обреченно вздохнул и задумался: стоит глотнуть холодной минералки из холодильника или перетерпеть? Пить хочется, но чем больше пьешь, тем больше потеешь. Вся минералка через пять минут выступает в виде пота на кожном покрове. Такая вот вокруг душегубка.
Из философских раздумий его вырвал телефонный звонок. Маргарита Сергеевна – дежурный диспетчер санавиации, вышла на минутку к подружкам в лабораторию полчаса назад. Пришлось Боткину идти принимать звонок. Кряхтя и тихо матерясь, Петрович оторвался от стула и шаркающей походкой достиг телефона.
Звонила фельдшер амбулатории одного из отдаленных северных районов. Крайне взволнованным голосом сообщила, что в соседнем стойбище оленеводов у бригадира Пети Слепцова, похоже, прободная язва. Нужна срочная операция.
– Четкая триада Мондора, – уверенно закончила призыв о помощи девушка, – и сама же ее расшифровала: язвенный анамнез, кинжальная боль, «доскообразный» живот.
– Блестяще, – похвалил ее Петрович, имея привычку изображать из себя матерого хирурга, когда собеседник его не видит, а общаются они исключительно при помощи телефона. – А вы уверены, что живот у него именно «доскообразный»?
– А какой же еще? – удивились на том конце провода.
– А вы раньше встречали прободную язву? – продолжал ее пытать фельдшер санитарной авиации.
– Нет, но я много про нее читала, – в голосе фельдшера амбулатории почувствовалось легкое замешательство, – и что там может быть еще, если у него живот не продавить, и он стонет.
– Допустим, – не унимался Петрович, – а откуда вам известно, что у него язвенная болезнь? Кстати, язва чего: двенадцатиперстной кишки или желудка?
