Но не успел он закончить фразу, как на фрегате подняли другой сигнал: «Имею срочные депеши», и легли по ветру. У них не было права ложиться в дрейф, даже окажись он адмиралом.
— Запросите, есть ли у них почта, — распорядился Джек. Не отрывая глаза от окуляра, он прочел ответ раньше, чем сигнальный мичман: «Нет почты для «Сюрприза».
— Вот-вот, это все проклятый чернокафтанник, — буркнул Джек, провожая глазами «Лахезис», и за обедом сказал:
— Знаешь, Стивен, я был бы рад, если ну нас на борту не было священника. Уайт отличный парень, лично против него я ничего не имею. Он мне нравится, я был бы счастлив служить с ним вместе где-нибудь на берегу. Но на море священник всегда приносит несчастье. Я-то, как тебе известно, совсем не суеверен, но матросы ропщут. Будь моя воля, я ни за что не хотел бы иметь на своем корабле капеллана. Да им и не место на военном судне: их долг учить, что надо подставлять другую щеку, а в бою это не совсем правильно. Я уже не говорю про ту зловещего вида птицу, которая подрезала нам нос.
— Но это была обычная олуша — явно прилетела с острова Вознесения. Что за дрянь этот грог, даже с добавлением кошенили и имбиря… Сколько еще терпеть без вина… Доброго, настоящего вина… Можно я тебе скажу одну вещь? Чем больше я узнаю о флоте, тем больше и больше удивляюсь: как люди с прекрасным светским образованием могут быть так подвержены всяким суевериям? Как бы не спешил ты домой, ты все же отказался отплыть в пятницу, приведя нелепое оправдание насчет шпиля. И сейчас ты пытаешься укрыться за мнением матросов. Ха-ха-ха — вот что я скажу тебе в ответ.
— Можешь говорить все, что вздумается, но это действует: я могу понарассказать тебе историй, от которых волосы на голове встают дыбом.
— Все ваши морские приметы суть предзнаменование несчастий. И не удивительно: люди, силком согнанные в эту тесноту, отправленные на край света, и тратящие весь свой досуг и таланты на вышибание мозгов из башки ближнего своего, готовы поверить в любую дурную примету. Но на самом деле вовсе не мертвецы, священники или огни св. Эльма являются причинами трагедий.
Джек покачал головой, не соглашаясь. Прожевав кусок твердого, как подошва, мяса, он сказал:
— Что до «прекрасного светского образования», то тут моя очередь говорить «ха-ха». Нас, моряков, вообще вряд ли можно называть образованными людьми. Единственный способ подготовить морского офицера заключается в том, что его отправляют в море, и отправляют как можно раньше. Я плаваю — с большими или меньшими промежутками — с двенадцати лет, и большинство моих приятелей не продвинулись в обучении дальше домашних уроков гувернантки. Все что мы знаем — это наша профессия, и то не уверен — ведь не пошел же я через Мозамбикский пролив. Нет, мы вовсе не из тех парней, ради которых образованные, умные, благовоспитанные девушки готовы отправиться хоть на край земли. На берегу мы им нравимся, они добры, и чествуют нас титулом Старина Смоленая Куртка в пору побед. Но они не идут за нас замуж, по крайней мере, если девицы эти рассудительны, и мы не берем их на абордаж, напустив пыли в глаза. Дайте им время поразмыслить — чего часто не происходит — и они выберут пастора или какого-нибудь пронырливого судейского.
— Ну, Джек, ты несправедлив к Софи: любовь к ней уже само по себе есть признак хорошего образования. Уж в этом-то смысле тебя смело можно отнести к образованным людям. Помимо прочего, адвокаты славятся как плохие мужья из-за своей привычки болтать без умолку, в то время как вы, моряки, приучены к беспрекословной исполнительности, — заявил Стивен.
Стремясь развеять гнетущее настроение Джека, он добавил:
— Гиральд Камбрейский утверждает, что обитатели Оссори
[59] умеют по своему желанию превращаться в волков.
Стивен вернулся к своим криптограммам, но совесть его была неспокойна: он настолько погрузился в свои личные дела — надежды на Мадейру, уверенность насчет Лондона, — что совершенно не уделял внимания беспокойству Джека. А беспокойство это, как и его собственное, росло по мере того, как расплывчатое дотоле счастливое будущее обретало все более зримые очертания. Его тоже угнетало ощущение, что это великое счастье — путешествовать месяц за месяцем, приближаясь к заветной цели, скоро подойдет к концу. Это ощущение вряд ли можно было назвать предчувствием несчастья, скорее неким смутным беспокойством, природу которого ему не удавалось определить.
«Какая несчастливейшая догадка, — подумал Стивен, вспоминая слова Джека о пасторах. «Absit, o absit omen»
[60], — ибо самым страшным из его собственных суеверий, благодаря поколением предков, было называть имя.
Он застал капеллана одного в кают-компании, занятого решением шахматной задачи.
— Скажите, мистер Уайт, — обратился он к нему, — среди лиц вашего сословия не приходилось ли вам знавать некоего мистера Хинксли?
— Чарльза Хинклси? — переспросил капеллан, вежливо склоняя голову.
— Именно, мистера Чарльза Хинксли.
— Да, я хорошо знаю Чарльза Хинсли. Мы с ним вместе учились в Магдалене; играли в карты, совершали долгие прогулки. Превосходный компаньон: ни зависти, ни тщеславия — его очень любили в университете. Я гордился своим знакомством с ним. Превосходный знаток древнегреческого к тому же, и с хорошими связями — настолько хорошими, что сейчас у него целых два прихода, оба в Кенте: первый является одним из лучших в графстве, да и второй быстро богатеет. И знаете, я не сомневаюсь, что никто из нас не завидует ему, даже те, кто не получил бенефициев. Он отличный проповедник на свой спокойный, немажорный лад. Посмею предположить, что в недалеком будущем он станет епископом, и тем лучше для нашей церкви.
— Нежели у этого джентльмена нет недостатков?
— Ну, наверное есть, — ответил мистер Уайт, — только я, честное слово, не могу ни одного припомнить. Да и будь он даже вторым Шартром, люди все равно любили бы его. Он из тех высоких, симпатичных парней, которые не блещут остроумием и не балагурят, зато им всегда рады в любой компании. Не понимаю, как только ему удается до сих пор избегать брачных уз: заброшенными в его адрес чепчиками можно обставить средних размеров магазин. При этом, насколько мне известно, он ничего не имеет против брака, просто ему нелегко угодить.
Теперь дни летели словно птицы: каждый сам по себе был долгим, но как быстро они складывались в недели и декады! Как бы стремясь компенсировать противные ветры и штили пути в ту сторону, пассат гнал фрегат за экватор и далее не север почти без передышки, и вот уже по правому борту открылся пик Тенерифе: сияющий треугольник, накрытый своим персональным облаком. До него было около ста миль.
Первоначальное нетерпеливое желание добраться до Мадейры ни в малейшей мере не ослабело: ни на мгновение не прекращал Джек гнать свой хрупкий корабль под всеми парусами и на пределе возможного. Но и Обри и Мэтьюрин оба ощущали нарастающее беспокойство — страх от предстоящих событий вперемежку с предвкушаемой радостью.
