Коммодор чертил план атаки куском мела прямо на палубе, командиры шлюпа и брига внимательно их разглядывали. Все три судна должны были спуститься по ветру строем фронта с «Боадицеей» в центре, и попытаться отсечь два французских фрегата, дальше открывалась масса вариантов, в зависимости от ответных движений «Эстри», и Джек разобрал их все досконально.
– Но в любом случае, джентльмены, – закончил он, – если все пойдет не так, вы не сделаете большой ошибки, сблизившись с «Ифигенией» с носа и кормы, и оставив мне «Эстри».
С ветром в три румба с кормы под одними марселями они спускались по ветру, малютка-бриг держался справа по корме, шлюп, как привязанный, шел с левого борта. Джек дал им достаточно времени для обеда и отдыха команды и сейчас был уверен, что корабли полностью готовы к бою и отлично управляются, а их командиры отлично понимают его намерения.
Он предусмотрел множество вариантов развития событий, и сердце пело у него в груди, ибо редко когда он был настолько уверен в себе – но все пошло именно так, как он не ожидал: Они были еще в полутора милях, когда с «Эстри» передали на «Ифигению» буксирный конец и оба фрегата подняли паруса. Бросив «Эфришен», они спешно покидали место боя, ставя все больше и больше парусов и приводясь на восток со всей возможной скоростью. Отличный ходок «Эстри» тащил «Иифгению» круто к ветру, куда круче, чем могла идти даже не отягощеная буксиром «Боадицея».
Немедленно стало ясно, что «Боадицея» сможет в итоге занять положение на ветре и догнать вражеские корабли после долгого преследования по сходящимся курсам, даже несмотря на превосходные обводы «Эстри», но в этом случае ни «Оттер» ни «Стонч» не имели ни малейшего шанса угнаться за ней. А главное, более чем вероятным был бы подход подкреплений Гамелена, приведенных французским бригом, что стало бы фатальным для «Эфришен». Увы, но приходилось проявлять благоразумие, и «Боадицея» легла в дрейф у ободранного мрачного корпуса, неуправляемо раскачивавшегося на волнах. Над его палубой возвышался лишь кормовой флагшток, на котором все еще реял французский флаг.
«Боадицея» подошла ближе, на «Эфришен» выпалили две пушки подветренного борта, и французский флаг пополз вниз под радостные вопли недавних пленников, еще остававшихся на борту.
– Мистер Сеймур, – распорядился Джек, чувствуя спадающее напряжение и разливающуюся в душе умиротворенность, – будьте так добры, примите командование. Что за дьявольщина!?
Это относилось к дюжине матросов «Эфришен», прыгнувших с борта в море и направившихся вплавь к борту «Боадицеи». Сейчас они уже карабкались на борт фрегата, охваченные жуткой смесью из дикого энтузиазма, радости и ярости. Казалось, их головы покинуло всякое понятие о дисциплине, толпой кинулись они на квартердек, умоляя коммодора возобновить бой – они будут драться за него у его пушек, они будут счастливы служить капитану Обри, не то, что всяким меднолобым содомитам. Ведь они знают его, они знают, что от французов останется лишь их вонючий пердеж – и это будет славная расплата за все, что они сделали! Ведь ему взять эту парочку, что высморкаться! «Я знаю, вы сможете это, сэр!» – орал один из них с окровавленной повязкой на предплечье, – «я знаю, ведь я служил у вас на „Софи”, когда вы отымели того дылду-испанца! Не говорите „нет”, сэр!»
– Рад тебя видеть, Херолд, – ответил Джек. – И всем сердцем бы я желал ответить «да». Но ведь ты моряк, глянь на французов, на их курс. Три часа погони точно в кильватер, а к северу – пять французских фрегатов, которые готовы явиться за «Эфришен». Я вас понимаю, парни, но это не прокатит. Давайте-ка, принимайте буксир, и мы потащим вашу баржу в Сен-Поль на переоснастку. А уж после вы сами сможете отплатить французикам.
Гости проводили долгими взглядами «Эстри» и «Ифигению», затем раздался дружный разочарованный вздох, но, будучи моряками, они не нашли, что возразить.
– Как там капитан Корбетт? – обратился Джек к гостям. – Или французы забрали его к себе на борт?
Молчание. Затем ответ:
– Не знаем, сэр.
Он удивленно посмотрел на них. Перед ним был ряд замкнувшихся лиц, редкий мгновенный контакт от сердца к сердцу был потерян, он будто с размаху налетел на кирпичную стену немоты «нижней палубы», скрытной солидарности матросов перед лицом офицеров, которую он знал столь хорошо: часто глупая и ясно видимая, и, однако, непреодолимая. «Не знаю, сэр» – это был единственный ответ, которого бы ему удалось добиться.
Глава 9
«Боадицея» медленно тащила «Эфришен» к югу, проламываясь сквозь подросшие валы, катящиеся навстречу. «Эфришен» сейчас мало отличался по поведению от сырого бревна неимоверных размеров, он раскачивался и дергал буксир так, что мачты «Боадицеи» тяжко скрипели, будто жалуясь на непосильную ношу, а хриплый шепот Сеймура, сорвавшего напрочь голос, требовал от матросов «убрать этот парус, пока все не снесло, живее!» Затем корпус буксируемого судна опасно приближался к корме фрегата, чтоб в следующей момент, свалившись в ложбину между волн, разом вновь натянуть трос, так что он звеня вылетал из воды, роняя капли, готовый порваться от напряжения. Кроме того, «Эфришен» валяло с борта на борт, словно он отплясывал пьяную джигу – и все это добавляло еще риска и трудности в и так нелегкий труд судового хирурга.
Стивен находился на буксируемом судне, помогая бедному мистеру Коттону, старому калеке, который, едва оправившись от приступа дизентерии, оказался просто погребен под свалившимся на него с первых минут боя огромным количеством раненых. Даже сейчас, после того, как удручающе много их умерло, оставалось еще шестьдесят или семьдесят человек, лежащих тут и там на нижней палубе, но места было достаточно – сорок девять человек убили в бою, а пятьдесят французы забрали в плен.
Оставшиеся члены команды и аварийная партия с «Боадицеи», выматываясь до полусмерти, найтовили к сохранившимся от мачт пенькам запасные реи – и в результате после рассвета они смогли поставить три стакселя, словно вернувшие корабль к жизни. Рывки буксира, наконец, прекратились, да и раскачивался «Эфришен» теперь не больше, чем позволено по такой погоде хорошему судну.
– Что за облегчение! – воскликнул мистер Коттон, орудуя ампутационной пилой. – Мне уже показалось, что у меня вновь начинается морская болезнь, представляете! После стольких-то лет на плаву! Лигатуру, если позволите... А вы подвержены морской болезни, доктор Мэтьюрин?
– Выяснил это в Бискайском заливе.
– А, залив... – Коттон бросил ампутированную ногу в ведро, которое держал фельдшер, – то еще местечко... Можете его увести, – обратился он к товарищам пациента, которые держали его, а затем, глядя в серое, покрытое испариной лицо, сказал:
– Джон Бэйтс, все уже кончилось. Ты держался молодцом, а ногой своей заработал пенсию в Гринвиче, либо должность кока.
Серые губы разомкнулись и слабый голос поблагодарил мистера Коттона и спросил, можно ли ему забрать ногу, на счастье?
– Итак, со срочными случаями покончено, – провозгласил мистер Коттон, оглядываясь. Я бесконечно обязан вам, сэр. Бесконечно. И, мне хотелось бы предложить вам кое-что получше, чем чашка чая, но проклятые французы ободрали нас, как банда дикарей. К счастью, чай их не интересовал.
