Верх купола занимали гигантские альбатросы, и здесь ходить было легче: трава была не такой длинной, и гнезда располагались не столь тесно. Доктор достаточно хорошо знал многих членов колонии, наблюдал, как они ухаживали, спаривались и строили гнезда, и сейчас признал нескольких, когда те прогуливались, проведывая другие гнезда — место было нечто-то вроде общественной площади, с белыми гусями, кружащими над ним, но гусями гигантскими, прилетающих и улетающих на крыльях как у джиннов из арабских сказок. Другие их сородичи сидели на выдолбленных по центру буграх. Большинство альбатросов и в самом деле сейчас сидели — несколько гнезд без яиц, — и он пробрался сквозь скопление к первому гнезду, в котором видел кладку, если одно яйцо можно назвать кладкой. Сидящая птица крепко спала, положив голову на спину, и она настолько привыкла к визитеру, что только открыла один глаз и заворчала, когда Стивен мягко просунул руку под грудку, чтобы узнать, не треснуло ли яйцо. Ещё нет, и он сел на пустое гнездо рядышком, чтобы понаблюдать.
Мощный поток воздуха — отличительное тепло и запах питающейся рыбой птицы — и самец альбатроса приземлился около доктора, покачиваясь на земле, пока складывал огромные крылья, и проковылял, чтобы пробормотать что-то негромко своей супруге и ущипнуть ее за вытянутую шею. У ног Стивена черный матовый буревестник неуклюже карабкался среди кочек, а на уровне головы реяли пираты-поморники, глядевшие из стороны в сторону в поисках зазевавшейся добычи. Дождь прекратился. Стивен отложил тюленью шкуру в сторону — он носил её, как батраки носят мешок, через голову на плечах, — достал обед, развернулся в гнезде, и осмотрел часть острова, через которую прошел. По правую руку, внизу на берегу моря, лежали морские слоны, каждый весом в несколько тонн.
Большинство из них было настроено доброжелательно или, по крайней мере, безразлично, но имелся там один старый двадцатифутовый самец с примечательной коллекцией жен, который все еще не давал ему приблизиться, хотя они уже были знакомы довольно долго. Он по-прежнему дыбился и дико извивался, скрежеща зубами, раздувал нос и даже громко ревел. «Но если бы он знал, — подумал Стивен, — если бы он мог представить себе существующую безобидность моих плотских желаний в отношении миссис Уоган, то не опасаться бы за свой гарем».
Затем шли маленькие морские котики со своими очаровательными бельками: их он знал хорошо. Еще левее, уходя далеко вверх по склону, располагались огромные скопища пингвинов, мириады мириадов птиц. И почти за пределами его взора находилось место, где выводили потомство морские леопарды: и хотя в желудке одного морского леопарда он нашел одиннадцать взрослых пингвинов и одного небольшого тюленя, на суше хищники сохраняли любезные отношения со своей добычей. И в самом деле, все разнообразные существа перемешались и ходили пёстрыми толпами, соблюдая какой-то общественный договор, пропадающий в море. Снова обдало воздухом от взмаха крыльев, визг, и сухарь с кусочком тюленины, что он положил на кочку, исчез, украденный поморником.
— Ах ты, воришка, — сказал Стивен. — Черный анархист.
Но на самом деле доктор был уже сыт и без малейшей досады продолжил обзор.
Далее, между ним и маленьким поселением, лежал корабль, очень неприглядно выглядящий корабль: как только сделали промеры каждой части залива, «Леопард» отверповали к отвесной скале, на которую его можно было частично опереть. Моряки обнаружили течь, крайне ужасную длинную пробоину, почти смертельную рану, и прошло уже много времени, как с ней управились. Сейчас большей неприятностью являлся руль, и «Леопард» лежал с лесами вокруг кормы, нелепо наклоненный на нос и приподнятый сзади так, чтобы можно было более эффективно сражаться с ахтерштевнем, рулевыми петлями, рулевыми штырями и тому подобным.
А теперь в поле его зрения появился ялик, с Бонденом на веслах, с Джеком и маленьким Форшоу, вжавшимся в кормовую банку. Ялик остановился у определённого буя, Джек направлял в различные точки свой секстан, называл цифры, которые мичман записывал в книге. Джек, очевидно, продолжал свои исследования, которые производил, когда прилив делал невозможными работы на корпусе «Леопарда». Стивен подошел к краю склона, с которого альбатросы обычно бросались вниз, и оттуда, c шестью огромными птицами, парящими по обе стороны от него и даже над ним, крикнул:
— Hola!
[41]
Джек повернулся, увидел его и помахал. Лодка причалила. Вот и сам Джек появился, с трудом взбираясь вверх по склону. Но не нога вынуждала его едва тащиться и пыхтеть, поскольку онемение уже некоторое время как прошло, а скорее, излишний вес. Пока он был в состоянии только проковылять около ста ярдов, но всё равно продолжал с жадностью есть, и жадность эта росла вместе с потворством своим желаниям: сейчас он шел в гору за своими яйцами на завтрак.
— Это кажется почти кощунством, — сказал Стивен, когда Джек вытащил их. — Когда я думаю о том, как я ценил свой, пожалуй, единственный экземпляр в трех королевствах, как предохранял его от малейшего удара в ювелирном хлопке, идея намеренно разбить хоть одно…
— Невозможно приготовить омлет, не разбив яиц, — быстро сострил Джек, прежде чем шанс был потерян. — Ха-ха, Стивен, что ты на это скажешь?
— Я мог бы сказать что-то о метании жемчуга перед свиньями — жемчугом являются эти бесценные яйца, если ты следишь за моей мыслью, — если бы попытался быть остроумным в тех же величинах.
— Я не для того тащился весь путь сюда, чтобы оскорбляли моё остроумие, которое, могу сказать тебе, на службе ценится гораздо выше, чем ты можешь подумать, — сказал Джек. — А для того, чтобы оплакивать мой удел. Сидеть на земле и оплакивать мой удел.
Стивен пристально посмотрел на него: сами по себе слова были веселые, несерьезные и шутливые, и соответствовали очевидному благодушию на лице Джека, но имелась какая-то малоприметная фальшь в тембре голоса, уместности высказывания или каком-то акценте. На протяжении всей своей службы на флоте Стивен наблюдал эту устойчивую, почти механическую и как бы обязательную несерьезность, пронизывавшую различные кают-компании и салоны, ту небольшую струю веселья, давно сложившихся шуток, пословиц, поговорок и более или менее забавных намеков, что составляли большую часть повседневного общения его сотоварищей. Это казалось ему особенностью английского характера, и зачастую он находил ее утомительной. С другой стороны, Стивен признавал, что она защищает от уныния и поддерживает силу духа.
Это также спасает тех, кто вынужден жить вместе, от более серьезных дискуссий, в которых люди способны вовлекаться целиком, сцепляясь друг с другом в серьезных разногласиях. Было ли это основной целью или не более чем проявлением национального легкомыслия и нежелания интеллектуальных усилий, определить он не мог, но знал, что Джек Обри настолько привержен этой традиции, которую настолько полностью разделял, находя нечто неприличное в серьезности, что мог с трудом заставить себя говорить о вопросах, не входящих в управление кораблем, без улыбки — он пойдет на смерть с полуготовым каламбуром, если не сможет придумать что-то получше.
