В банде Мэри случилось несчастье — погиб Левша, сорвавшись с карниза. Обычно она не позволяла ему выполнять сложные трюки, потому что знала о проблемах со спиной. В этот раз остановить раззадорившегося акробата было некому. Брат-близнец перебрал спиртного в поезде и в силу плохого самочувствия испугался лезть на верхотуру в квартиру лавочника. Левше так хотелось отличиться, что он умолял брата дать ему возможность вспомнить цирковые времена. Правша страшно горевал, обвиняя себя в смерти близкого родственника.
— Даже не похоронить по-человечески! — произнес с грустью Фомка, понимая, что подобная участь может настигнуть каждого из них. Мэри объявила пару выходных, выделив средства на выпивку и посещение притона.
— Развейтесь в память о нашем добром друге Левше! Помните, как однажды он написал на стене тост, когда мы что-то отмечали: «Каждый из нас частичка большого колеса под названием Судьба. Пусть оно крутится-вращается и плевать на беззубую старуху с косой».
Все члены банды кивали, вздыхая с грустью. Мэри улыбнулась, вспомнив, что во фразе, написанной на стене, было много философского смысла, но еще больше там было грамматических ошибок.
Бандерша коротала вечер в компании Колченогого. Приближалась осень, и ночи стали холоднее. Мэри не любила это время года, вообще смена сезонов наводила на нее тоску. В эти периоды она старалась больше занимать себя делами, чтобы не было времени смотреть, как состарившиеся деревья прощаются с листвой. Вечером растопили камин. Огонь неистово плясал по поленьям, будто несколько крошечных гимнастов разом показывали свои цирковые трюки. Мэри прокручивала в голове момент встречи с близнецами, которые от отчаянья и голода согласились стать членами ее банды. Они показали несколько номеров, оба очень старались, а Мэри все время пялилась на косоглазого Правшу, изо всех сил стараясь не улыбаться. Фомка настоял, чтобы она взяла обоих братьев, тем более, что спина Левши была повреждена.
— Кто будет рассматривать его глаза ночью во время грабежа? — развел он руками. Бандерша задумалась. Это звучало убедительно и ее «труппа» приняла двух воздушных гимнастов.
— Не молчи, — Колченогий не выдержал затянувшейся паузы. — Скажи мне, о чем ты думаешь?
— О нашей собачей жизни. Хочу понять: в какой момент происходит надлом… Может это идет из детства? Несчастливые родители в наследство передают несовершенную судьбу своим детям. Как зерно, которое посадили в неблагополучной среде, и растет оно себе… С удивлением оглядываясь по сторонам, оценивая происходящее…
— Ты мой философ, — чуть насмешливо произнес Колченогий. — По твоему выходит, на прорастающее зерно влияет окружающая его среда?
— Влияет. Как ты тогда сказал? «Не уворовал веры, а уверовал». Только представь: ты возвращаешься из ссылки и становишься не вором, а попом. Твоя жизнь была бы совсем другой в стенах церкви! — размышляла Мэри, завороженно глядя на огонь.
— Не всегда правит личностью то, что окружает. Ведь и среди навоза может вырасти прекрасный цветок!
— Только кому он нужен, если от него разит дерьмом?!
Колченогий позвал ее к себе, и она вскарабкалась к нему на коляску, обвив шею руками. В ее кошачьем умении устраиваться на его груди было столько нежности, что он невольно задумывался о том, как ему не хватает обычной жизни, в которой он был бы отцом непослушных детей. Да, она права… Среда обитания может серьезно влиять на судьбу человека. И порой приходится просто смириться и двигаться по инерции, ведь что-либо менять уже поздно.
— Моя Мурка, — произнес он, шутливо щекоча ее за ухом. — Не грусти. Не ищи ответы, ковыряясь в том времени, которое ты уже никогда не вернешь. Будь благодарна родителям просто за то, что ты есть.
— Я все чаще вспоминаю слова отца, он все время мне твердил: «живи для души, Маруська, несмотря ни на что, живи для души». Я пыталась следовать его совету до того дня, который разделил меня на две части. С тех пор во мне словно две половины, плотно скрепленные между собой — темная и светлая. Иногда мне кажется, что внутри меня сражаются черт и ангел, но с какой целью? За что? Если души нет… Человек — просто кусок плоти и при способности мыслить, он совершенно не умеет пользоваться плодами своих умозаключений. Он продается за золото или за блестящие камни — становится товаром! На чем строится отношение к жизни? На желании потреблять! Пользоваться!
Мэри снова погрузилась в свои мысли. Колченогий любил моменты ее откровения: она была честна в своих переживаниях и трогательно делилась мыслями, словно ребенок, познающий мир.
— Пора спать, — заботливо ответил он на ее зевок.
Мужчина позвонил в колокольчик, вызывая помощников, чтобы они помогли ему приготовиться ко сну. Мэри с улыбкой наблюдала, как старательно они помогают своему хозяину. Огонь играл тенями на ее лице, и было похоже, будто она прислужница дьявола, находящаяся у врат преисподней. Один из людей Колченогого случайно поднял на нее взгляд, вдруг побледнел и потерял сознание. Ее это развеселило, она начала смеяться заливистым девичьим смехом — совсем не страшным, но это произвело впечатление и на второго помощника — у него задрожали руки. Торопливо застегнув пуговицы на пижаме хозяина, он чуть склонился, выражая почтение, и проследовал к двери, волоча за собой того, кто так и не пришел в сознание.
— С этим надо что-то делать, Мурка! Я окажусь беспомощным!
— Я буду тебе помогать, — давясь смехом, пообещала она.
— Я, между прочим, серьезно.
Мэри уже думала над этой проблемой и предложила в услужение своих молчаливых подчиненных. Они ее не боялись.
— А как же ваши «гастроли»? — озадачился мужчина.
— При тебе будет Философ. Он в последнее время читает много книг религиозных и написал мне письмо, что хотел бы заниматься чем-нибудь не связанным с кражами, потому что это грех. И еще мои ребятки должны переехать сюда на усадьбу. Скоро осень, на даче уже холодно. А в этом доме слишком много места.
Колченогий задумался. Он понимал, что это может вызвать некоторые кривотолки среди его людей, которые посчитают, что он выделяет бандитов Кровавой Мэри на фоне других. Но с другой стороны — эту женщину так боялись, что для многих станет облегчением тот факт, что не придется жить с ней на одной территории. Смущал его только один момент: присутствие рядом «Ромео» — ее прихвостня.
— Я должен подумать! Давай спать, моя демоническая Мурка, — ласково произнес Колченогий.
Этой ночью Мэри снились хорошие сны. В одном из них она увидела своего отца — молодого, с открытой улыбкой и светящимися глазами. Так он выглядел до того момента, как начал пить. Будучи поэтом, он писал с упоением, а когда ничего не получалось, уходил в художественные запои. Он страдал, тщеславие не давало покоя непризнанному гению. Одно его стихотворение как-то напечатали в журнале, но редактура обтесала его строки так, что получилось совсем другое произведение. Он плакал над страницей с уже чужими строками. Маруся и не подозревала, что слезинки могут быть такими крупными. Перед ней сидел человек, потерявший смысл жизни. Дочь боялась, что он потухнет от тоски, и не знала чем ему помочь. О том, как спасти тонущего в отчаянии и в алкоголе мужчину задумывалась и супруга. Ее дела шли намного лучше — картины покупались, она и содержала семью. Этот факт тревожил гордеца, и лишь задобрив бастующее сознание спиртным, он примирялся с окружающей его действительностью. Отец Маруси обмякал, сидя за столом, и пел тихо, проникновенно, пока не засыпал.
