Вскоре после этого санкт-петербургский кабинет предложил созвать конференцию, которая состоялась в апреле 1846 г. в Берлине, а затем продолжилась в Вене. На ней представители Австрии,
Пруссии и России без участия других держав обсуждали новые условия существования Кракова. Россия настаивала на присоединении Кракова к Галиции, но требовала, чтобы Австрия предоставила обеим союзницам некоторые территориальные компенсации. Венский двор соглашался на это, Пруссия имела некоторые возражения. Однако осуществление соглашения, предложенного Николаем I, задерживалось из-за опасения, что Франция и Великобритания могли солидарно выступить против такого нарушения договоров 1815 г.
Действительно, после оккупации Кракова австрийскими войсками французская общественность настаивала на немедленном прекращении их действия и для Франции, требуя от правительства, чтобы впредь оно действовало только сообразно с собственными интересами Франции. В то же время в отличие от начала 1830-х, когда оппозиция во Франции требовала от правительства вооруженного вмешательства в русско-польский конфликт, в 1846 г. подобного не наблюдалось.
В конце марта 1846 г. Гизо под давлением общественного мнения обратился к Меттерниху с нотой, в которой выражал уверенность, что занятие Кракова является временной мерой. Глава английского внешнеполитического ведомства лорд Абердин сделал, со своей стороны, аналогичное заявление
[701].
В вопросе об оккупации Кракова отчетливо проявилась позиция Гизо в целом по отношению к Венской системе. В отличие от большей части французской общественности, Гизо полагал, что Франция должна соблюдать договоры; оккупация Кракова, по его мнению, являлась противозаконным актом, но не поводом для того, чтобы Франция приняла вооруженное участие в событиях.
Выступая 2 июля 1846 г. в Палате пэров Гизо заявил: «Политика королевского правительства в польских делах не нова и основывается на двух правилах: не вмешиваться в дела Польши и в то же время, предоставляя полякам гостеприимное убежище во Франции, оказывать им помощь, на которую имеет право эта несчастная нация»
[702].
Министерская газета «L’Epoque», защищая политику правительства, писала: «Французский кабинет поступил бы весьма безрассудно, если бы вмешался в какую-нибудь континентальную войну; мы сожалеем о Польше, готовы по силам облегчить положение изгнанников, но никто со здравым смыслом не может подумать, чтобы мы захотели воспламенить в Европе вражду для восстановления Польши. Врагам Июльского правительства важно желать этой войны…»
[703]
Приход в Великобритании к власти вигов и лорда Пальмерстона 29 июня 1846 г., а также усиление разногласий между Францией и Великобританией по вопросу об «испанских браках» придали решимости трем северным дворам. 6 ноября 1846 г. Австрия, Пруссия и Россия заключили в Вене договор, по которому Краков был присоединен к Австрии, уступавшей взамен этого России и Пруссии некоторые части Галиции. Трактаты 1815 г. были открыто нарушены именно теми державами, которые больше всех ратовали за их заключение.
Гизо, весьма озабоченный тем, чтобы сохранить лояльные отношения с Австрией, все же счел нужным, поскольку оппозиция требовала от него протеста, обратиться к Пальмерстону с предложением выразить совместное недовольство трем северным державам. Однако Пальмерстон, раздраженный на Францию в связи с «испанскими браками», ответил, что Великобритания, со своей стороны, уже заявила протест, и что каждая из обеих держав должна сохранять свободу действий
[704]. Английская газета «Britannia», подогревая антифранцузские настроения, писала: «Есть ли в Европе хоть один человек, который бы не знал, что настоящая нарушительница спокойствия не Австрия, не Пруссия, и не Россия? Сомневается ли кто-нибудь в Англии хоть на минуту в том, что неприятель, которого нам должно остерегаться, живет ввиду наших берегов?»
[705].
3 декабря французское правительство отправило свой протест против действий трех держав. В нем приводились весьма серьезные доказательства одиозности только что совершенного политического насилия
[706]. Ответ российского Министерства иностранных дел вполне удовлетворил Гизо. Как писал Н. Д. Киселев, «Гизо казался очень довольным поведением императорского кабинета по отношению к деятельности короля французов и стилем изложения Нессельроде»
[707].
Между тем политика правительства в краковском вопросе вызвала острую критику оппозиции в самой Франции, что проявилось в ходе открывшейся в январе 1847 г. парламентской сессии. Как отмечал «La Revue des Deux Mondes», «палата… единодушно осудила государственный переворот в Кракове. Во всех душах было общее чувство… спор шел не между различными мнениями, разделявшими палату и страну, но между нами и иностранцами»
[708].
С критикой действий правительства выступили левый центр и династическая левая. О. Барро осудил кабинет Гизо за бездействие в краковском вопросе, заметив, что правительство «решительно ничего не сделало для предупреждения этого события, хотя очень хорошо могло его предвидеть»
[709].
А. Тьер, в 1836 г. считавший нецелесообразным говорить о нарушении Венской системы, теперь, находясь в оппозиции, упрекал министерство в «бездарных действиях», вследствие чего Франция оказалась в состоянии «вынужденной изоляции»
[710].
Герцогиня Орлеанская, вдова погибшего сына короля герцога Орлеанского, известная своими либеральными взглядами, неоднократно искала встречи с Гизо, чтобы выразить свою позицию по краковскому вопросу. В беседе с Гизо, по словам Н. Д. Киселева, герцогиня говорила «о долге Франции не допустить подобного нарушения договоров и представила чуть ли не план кампании на Рейне и в Италии, перечисляя обязательства конституционных держав защищать национальность угнетенных народов». По мнению герцогини Орлеанской, Франция должна была «вступить в войну, чтобы наказать державы, рискнувшие решить судьбу Краковской республики без согласия Франции»
[711].
