Сегодня же после обеда принесли в лазарет Красного креста двух изувеченных турками болгар. Государь пошел взглянуть на них и повел с собой английского агента Велеслея, сказав ему, чтобы он сам понаблюдал за образом действий «les protégés de votre gouvernement»
[128]. Когда мы пришли в лазарет, один из болгар уже умер, его несли в церковь хоронить; бедная вдова стояла тут же со свечой, рыдая.
Кавалерия наша ушла уже далеко от Дуная и встретила только небольшую шайку черкесов, с которыми и посчиталась. Вчера приехал генерал-лейтенант Гурко, начальник 2-й гвардейской кавалерийской дивизии, вытребованный сюда для начальствования всей кавалерией, пущенной вперед к Балканам. Он имеет репутацию наиболее способного и разумного из кавалерийских генералов.
27 июня. Понедельник. Государь рвется вперед, за Дунай; он в большом волнении и сердится, когда ему доказывают, что присутствие его при передовых войсках неуместно, что оно стеснит главнокомандующего, что перемещения с громоздким обозом Главной квартиры сделаются невозможны в Балканах. С тех пор как великие князья – главнокомандующий, наследник цесаревич и Владимир Александрович – переместились вперед, государь ежедневно собирается сам переехать туда, но великий князь Николай Николаевич под разными предлогами отклоняет его намерение.
Вчера генерал Непокойчицкий прислал графу Адлербергу длинное письмо по этому предмету. Последний сделал новую попытку уговорить государя не ехать за Дунай; но попытка опять не удалась. К тому же вечером получена от великого князя Николая Николаевича из Царевицы телеграмма о новом подвиге наших войск: 25-го числа одна кавалерия (драгуны и казаки с конной батареей) атаковала Тырново, выбила из него до 3 тысяч турецкого низама и завладела городом. Государь пришел в восторг, созвал всю свою свиту и сам пошел в лагерь гвардейской конвойной роты, чтобы прочитать телеграмму.
Я уже собирался лечь спать, когда услышал, что государь зовет меня по имени. В деле отличился между прочими и гвардейский конвойный полуэскадрон, поэтому известие было принято с восторженными криками «ура!». Сейчас же государь телеграфировал великому князю главнокомандующему о награждении генерал-лейтенанта Гурко орденом Святого Георгия 3-й степени, а Евгения Максимилиановича Лейхтенбергского, которому поручено командование сводной драгунской бригадой, производят в генерал-майоры.
Через некоторое время опять зовут меня к государю, который объявляет, что намерен завтра же, в 6 часов утра, отправиться за Дунай, в Царевицы. Между тем ночью приходит от великого князя главнокомандующего известие, что он выезжает из этого пункта на рассвете; государь в первую минуту хотел было отменить поездку, но вслед за тем снова решил ехать и телеграфировал великому князю Николаю Николаевичу, чтобы он дождался его приезда.
Сегодня мы выехали ровно в 6 часов утра, в экипажах до переправы, а потом верхом, и к 8 часам въехали уже в Царевице. Великий князь был уже совсем готов к отъезду; государь вместе с ним вошел в домик, служивший до того помещением главнокомандующего, и тут в несколько минут переговорили они о дальнейшем плане действий. Я не был приглашен к этому свиданию и узнал только потом о результате его.
Великий князь решает не останавливаясь идти вперед к Тырнову и далее через Балканы, не приступая [даже] к осаде Рущука, как до сих пор предполагалось. Войска 12-го и 13-го корпусов под началом наследника цесаревича будут пока удерживать позицию на реке Янтре, а 9-й корпус барона Криденера будет охранять правый фланг операционной линии.
Совещание продолжалось с полчаса, после чего великий князь главнокомандующий со своей свитой уехал, а мы, позавтракав под открытым небом, возвратились в Зимницу, где было отслужено благодарственное молебствие по случаю победы 25-го числа. Великий князь, как оказалось, уговорил государя не торопиться с переездом за Дунай; условились исполнить это только 2 июля, с последним эшелоном 11-го корпуса, который должен составить общий резерв за Дунаем, вместе с ожидаемым еще 4-м корпусом.
29 июня. Среда. Вчера государь поехал верхом на бивак двух прибывших в Зимницу дивизий: 31-й пехотной и 13-й кавалерийской. Не поспев выехать с государем, я спешил догнать его скорой рысью напрямик, по полю, изрытому ямами и рвами; лошадь моя споткнулась, упала, и я порядочно ушибся; однако ж сел опять на лошадь и подъехал к стоявшему на правом фланге 31-й дивизии Пензенскому пехотному полку, носящему мое имя. В первый раз с назначения меня шефом этого полка довелось мне видеть его. Встретил меня, как водится, полковой командир, полковник Конаржевский; обычным порядком поздоровавшись с полком и сказав несколько приветственных слов, я проехал по фронту батальонов, после чего мне начали представляться офицеры. Всё это заняло столько времени, что я не мог уже присоединиться к свите государя и скорее возвратился в свою палатку, чтобы примочками и льдом отделаться от синяков и опухоли.
По мере того как доходят до Главной квартиры частные сведения о тырновском деле, начинают всё более понимать, что оно вовсе не имело той важности, которую ему сгоряча придали по первой телеграмме. Сам государь остановился в назначении наград, уже заявленных в ответной телеграмме главнокомандующему. Поздно вечером я прочел государю полученную от генерала Непокойчицкого записку, заключающую в себе расчет движения разных колонн и законченную собственноручной припиской его о том, что великий князь Николай Николаевич просит подкрепить его армию еще одной или двумя дивизиями. Заявление это совершенно неожиданное [и невыполнимое].
Я воспользовался случаем, чтобы представить государю некоторые соображения относительно составленного великим князем плана действий, по моему мнению, крайне рискованного и даже безрассудного. Видно, мои объяснения произвели свое действие, потому что государь вчера же написал в этом смысле письмо к главнокомандующему. В то же время получена прискорбная телеграмма от великого князя Михаила Николаевича о снятии осады Карса и об общем отступлении всех колонн, доселе победоносно подвигавшихся вперед. Такой печальный оборот возможен и на Дунайском театре войны, если мы будем действовать очертя голову, пренебрегая противником и не соображаясь с расположением его сил.
Сегодня при утреннем докладе я воспользовался случаем, чтобы еще раз объяснить государю свои опасения. Государь вполне согласился с моими соображениями: безрассудно было бы идти за Балканы с частью армии, когда в тылу остаются справа и слева от пути сообщения огромные неприятельские силы. Известно, что Порта со всех сторон собирает войска на Дунайский театр действий. Она даже оставила в покое Черногорию, которую почти готова была уже раздавить; и войска Сулейман-паши, и войска, занимавшие Герцеговину, направлены против нашего правого фланга. Необходимо сперва нанести удар армии противника и, пользуясь нашим настоящим центральным расположением, стараться всеми силами разбить турок по частям, а затем уже идти вперед к Балканам.
При такой постановке вопроса я надеюсь убедить государя и в том, что в настоящее время, пока не разъяснились обстоятельства, пока еще только ожидаются серьезные встречи с противником, пока последний может сделать попытку захватить единственный путь сообщения нашей армии, было бы преждевременно и неосторожно самому императору лично выдвигаться вперед, подвергая себя не только опасности в бою, но и гораздо худшему – необходимости поспешного возвращения на Дунай. Не знаю, удастся ли мне убедить в этом государя после всех тщетных попыток графа Адлерберга и самого великого князя Николая Николаевича.
