Есть ему на чем свое искусство выявить. Много декоративных растений, цветов. Пальмы раскидали по сторонам свои листы. Стройные кипарисы горделиво возносятся вверх. А агавы! Их привыкли видеть кустиками в цветочных горшках или кадках, откуда они выставляют свои острые, с иголками листы. А здесь это — громадные кусты, выше роста человеческого, с толстыми, мясистыми листьями. Целая роща агав — точно в Африку куда попадаешь.
Гордостью отца Тиверия служат все же апельсинная и лимонная рощи. Широко раскинули апельсинные деревья свои ветви. И клонятся они к земле под тяжестью красно-золотистых шариков. Рослые лимонные деревья доверху разукрашены желтыми плодами, точно гигантские елки украшениями.
Любовно оглядывает одним глазом отец-садовник свое царство и подпирает жердями чересчур отягощенные ветви апельсинного дерева.
Мы собрались к часовне на Иверскую гору. О. Тиверий присоединился к нам. Он же позаботился о провианте — у него оказался запас консервов, и не только постных, но и скоромных. О. Тиверий — человек без лишних предрассудков и сам, вместе с нами, лакомился скоромными консервами.
Длинная узкая и крутая дорога извилистыми зигзагами поднимается на Иверскую гору. Богомольцы взбираются на нее пешком. Это очень трудно, и для богомольцев путь к часовне — настоящий подвиг благочестия.
Мы не проявили богомольческого усердия и поехали в гору верхом, на казачьих лошадях, предоставленных нам командиром сотни. Подобрав монашеское одеяние, взобрался на коня и отец Тиверий.
На вершине горы — остатки генуэзской крепостцы. Старые, солидные стены… Зачем только она здесь понадобилась? Возле них — скромный скит с часовней. Здесь живут несколько монахов. Подолгу живут — месяцами.
Трудная, тяжелая жизнь. Настоящий подвиг. Главное — воды свежей нет. Пищу готовят себе монахи из подвозимых продуктов. А для воды здесь устроен цементированный резервуар, который заполняется дождевой водой.
Застаивается эта вода и зеленеет. Запах от нее тяжелый. Пить ее можно разве только в крайности, если другой нет. Монахи гостеприимно вскипятили нам из нее самоварчик. Но у меня не хватило мужества попробовать этого чаю. Сослался на то, что пью только вино, которое так кстати привез на гору любезный о. Тиверий.
Не от такого ли питания у живущих здесь монахов лица — точно восковые, совсем зеленые?
Сюда-то и хотел о. Иерон провести канатную дорогу — продовольствие скитникам доставлять. Посетив снова, через полтора года, монастырь, я спрашивал архимандрита, как обстоит дело с канатной дорогой.
Иерон вздохнул.
— Не благословил Господь! Не вышло, к сожалению, это дело. Обещала на него прислать нам деньги богомолка одна благочестивая, купчиха московская. А, как в Москву приехала, ничего нам не прислала.
И вид же открывается с Иверской горы… Что-то волшебное!
Близ часовни есть ниша, в которой сложена грудка черепов и человеческих костей. Над ними надпись висит поучительная, как на старом Афоне: «Мы были такими, как вы! Вы будете такими, как мы!»
Перед выездом я внес отцу казначею свою лепту на монастырь.
Поручив передать свои приветствия, чтобы его вторично не беспокоить, отцу Иерону, я садился в коляску, чтобы ехать с Зенченко на монастырских лошадях в Сухум, когда в последний момент снова появился отец Илья:
— Позвольте, Всеволод Викторович, возвратить вам деньги, что вы пожертвовали монастырю.
— Что вы, что вы, отец Илья? На каком основании?
— Отец настоятель хотел бы, чтобы вы их потратили на свою семью. Не позволил брать от вас. Уж, извините, извольте принять обратно!
Все мои протесты разбились об упорство отца гостинника и о ссылку на настойчивое желание игумена.
А в коляску, к моим ногам, послушник положил корзину, наполненную лимонами и прикрытую лимонными листьями.
— Это что, отец Илья?
— От монастыря гостинец вашей семье. Уж не обессудьте, отвезите! Лимончики ведь собственных садов.
Очемчиры
Вздрагивая легкой дрожью от ударов винта, пароход шел от Сухума на юг, в Очемчиры. Здесь была назначена моя встреча с партиями землемеров.
Море было совершенно пустынно. Стемнело. У гарнизона, близ устья реки Кодора, клубилась туманная мгла. На далеком берегу изредка мелькал огонек затерянной в лесу одинокой усадьбы.
В такой обстановке, года полтора назад, когда революция еще не улеглась, был здесь ограблен этот самый пароход — «Цесаревич Георгий». Шайка мингрельцев поодиночке села в Сухуме, точно отдельные пассажиры. А в море вдруг, вытащив оружие, овладела пароходом. Не позволила дать сигнал тревоги ракетой или выстрелами, ограбила, что было можно. И, приказав спустить шлюпки, съехала с награбленным на пустынный здесь берег. Пока с ограбленного парохода успели дать знать властям — ведь радио тогда еще не было, — и пока полицейская команда и военные отряды бросились в погоню за грабителями, их и след простыл. Вероятно, скрылись в Кутаисскую губернию.
Замелькали редкие огоньки городка. Вышедшая к пароходу фелюга гребной флотилии забрала нас и, ныряя в разыгравшейся зыби, доставила нас с Зенченко в дом начальника Кодорского участка, где был нам приготовлен ночлег.
Начальник участка, пожилой грузин, перестарался: собрал на мою постель — в летнее время — все перины, которые были в доме. Но позабыл освободить их и самое ложе от обильного населения клопов.
Землемеры порадовали успешным ходом триангуляции. Ею руководил подполковник Масловский, бывший военный топограф, опытный и знающий работник.
Очемчиры — небольшое местечко из ряда правильных кварталов; население — абхазцы, мингрельцы, турки и горсточка русских. Сбоку к местечку примыкает болото — очаг малярии. Рейд почти совсем пуст, только болтаются на якорях несколько турецких фелюг да три двухмачтовых турецких же парусных судна. Турки, прекрасные моряки, обслуживают почти весь каботаж кавказского побережья; они же — главные здесь рыболовы.
Захотелось мне искупаться. Начальник участка этого не советовал: прибой был слишком сильный. Все же я пошел. Волны были велики, купаться оказалось опасно, я вскоре вышел из воды. Замечаю, что под соседним кустом сидит на корточках, прячась от меня, полицейский стражник. Очевидно, командирован заботливым начальством, чтобы помочь мне, если б случилось несчастье.
Через год в официозе кавказского наместника «Кавказе» появилось утвержденное наместником постановление жителей Очемчир о наименовании четырех главных улиц местечка:
Первая улица, ближайшая к берегу, была названа Воронцово-Дашковской. Три следующие улицы, ей параллельные, в порядке постепенного отдаления от берега, получили наименования: Петерсоновская, Стратоновская и Джандиеровская. Ясно, что постановление было подсказано местным начальством, чтобы подслужиться и тифлисскому, и сухумскому начальству.
Курьезно, что это наименование каких-то очемчирских улиц вызвало зависть среди камарильи наместника. Я слышал от них заявления:
