В стороне от крестьянского схода, обособленной группой в несколько десятков человек, стоят беки, — в их пользу десятилетиями работала эта многоголовая барашковая толпа. Вид у беков угрюмый, лица недовольные. Мало, как видно, их устраивает освобождение крестьян от повинностей.
Поручаю Шихлинскому переводить:
— Передайте собравшимся мой привет!
Нестройный ответный гул.
— Наместник его величества признал, что наступило время прекратить взимание с крестьян кешкельных повинностей.
Сдержанный говор толпы вдруг затих.
— Наместник доложил о своих намерениях государю императору.
Сильный, но почтительный гул покрыл мои слова. Очевидно, само упоминание об императоре народ был издавна приучен сопровождать громким выражением своих монархических чувств.
— Государь одобрил и повелел привести в исполнение намерения наместника.
Еще более громкий и дружный гул.
— Поэтому наместник прислал меня с моими помощниками, чтобы наладить прекращение кешкельных повинностей.
Толпа явно утратила восточное спокойствие. Слишком острый для нее вопрос — она взбудоражена.
— Вы должны помочь нам! Только тогда дело будет решено справедливо, если обе стороны не будут слишком требовательны. Я прошу вас, беки, об умеренности в требованиях. А вас, плательщики повинностей, прошу о том, чтобы вы не уклонялись от справедливой оценки ваших повинностей. Подробности вы узнаете от двух комиссий, которые сейчас начнут работать. Теперь же и беки, и крестьяне должны выбрать своих представителей для участия в этих комиссиях. Позовем помощь Божью и начнем работу!
Едва я окончил, как толпа загудела, точно растревоженный улей. Отдельные лица пробрались ко мне:
— Это уже не в первый раз, что нам обещают прекратить повинности, а до сих пор ничего не вышло. Мы боимся, что и теперь будет так же!
Уверяю их, что на этот раз дело будет решено окончательно.
Представители выбраны, комиссии начинают работать. Понадобилось установить общие обычные нормы, от которых следовало идти дальше.
Здесь сразу же разгорелись страстные, горячие споры. Представители обеих сторон сильно оспаривали друг друга, члены комиссии старались примирить эти наболевшие места.
Произведя со Стрелковым беглую ревизию участка, возвратились в Закаталы, и я отправил телеграмму с извещением наместника о начале освободительных работ.
Вместе с тем, ссылаясь на участие Стрельбицкого в кешкельной комиссии и на откомандирование Стрелкова на разъезды по округу, я просил прислать на помощь ревизору состоящего при военно-народной канцелярии капитана Б. А. Тронова.
В Белоканах
— Скажите им, что я приказываю ждать меня здесь! Возвратившись, буду их допрашивать.
Злобные глаза Абдул-Гадиса на рябом лице пронизали меня насквозь. Чувствовалось, что, если б он только мог, — бросился на меня с кинжалом. Затем глаза опустились к ногам, и по лицу поползли тени.
Оба они — Абдул-Гадис и Бахиш Газалов — были вызваны ко мне в это утро для допроса. Они знали, что в это же время меня ждут в Белоканах, где назначен всенародный сход, но не посмели ослушаться. Угрюмо проводили глазами увозившую меня в Белоканы коляску.
Из числа белоканских дел особенно интересовало меня дело братьев Мурадовых. Как уже говорилось, до недавнего времени Мурадов был старшиной в Белоканах; он имел здесь большую родню и влиятельную партию. В прежнее время отзывы начальника округа о Мурадове были хорошие. Но, когда здесь начал действовать Атамалибеков, против Мурадова и его брата было возведено обвинение в том, что они содействуют разбойникам и пристанодержательствуют. Оба Мурадова были посажены в тюрьму, а старшиной был назначен враг их рода и партии Абдул-Гадис. Гайкович просил, в порядке мер военного положения, о ссылке братьев Мурадовых в Сибирь, и генерал-губернатор Рябинкин распорядился это ходатайство удовлетворить. Насколько вспоминаю, брат старшины в тюрьме же и умер, а самого старшину Мурадова до моей ревизии выслать еще не успели — партия не набралась. В связи с этим делом к наместнику поступил целый ряд жалоб. Вчитываясь в них, я чувствовал, что здесь что-то не так. Однако вмешиваться в действия генерал-губернатора я не мог, но решил заняться делом Мурадова при ревизии.
По дороге в Белоканы меня несколько раз останавливали толпы поселян, протягивавшие свои прошения. Их в Закаталы не пускали.
Заполненная народом площадь в Белоканах бурлила. Собралось несколько тысяч горцев в кожаных зипунах и папахах. Несмолкаемый гул, все до крайности взволнованы. Искра, казалось, может вызвать взрыв…
Все как-то мгновенно затихло, тысячи глаз вперились в нас, когда я, со Стрелковым, Надир-беком, Измайловым, в сопровождении эскорта стражников шли к поставленному среди площади столу. Возле стола суетился помощник старшины, которому пришлось неожиданно заменять Абдул-Гадиса.
— Пусть жители разделятся по табунам!
Табун — это квартал селения.
Помощник старшины, высоко подняв нагайку, бросился исполнять мое приказание, разгоняя народ, точно стадо скота.
Приказываю Измайлову подозвать его ко мне.
Помощник старшины подбежал.
— Прикажите положить нагайку на стол!
Сконфуженный администратор повиновался.
— Теперь пусть распределяет народ, не давая воли рукам!
Громовой рокот удивления и одобрения огласил площадь. Прошло несколько минут, пока улеглись бурные выявления чувств. Жители распределились на шесть групп, сохраняя форму оцепившего нас кольца.
Заставляя Измайлова переводить каждую фразу, сказал, что приехал выслушать их нужды, для того чтобы доложить о них царскому наместнику. Но говорить сразу со всем сходом нельзя, а потому я прошу каждый табун выбрать по два человека, которым они особенно доверяют. Эти двенадцать уполномоченных и расскажут мне обо всех общественных делах и нуждах.
Выборы производятся здесь же открытым голосованием. Заставляю еще каждый табун поднятием рук подтвердить, что выбраны именно желательные большинству делегаты.
Простившись со сходом, отправились в участковое управление — начать работу с уполномоченными.
Вдруг послышались колокольчики несущейся к управлению тройки. Что такое?
Это был спешивший по моему вызову капитан Б. А. Тронов.
Трудно было приехать более вовремя. Ему на пути сказали, что я здесь, и он поспешил на работу. Едва он сошел, я отправил его ревизовать полицейскую стражу. Этого никак не ожидали, стража считала себя вне угрозы со стороны ревизии.
Мы со Стрелковым в двух комнатах вели разговоры с уполномоченными. Надир-бек разрывался между нами. Делегатами был заявлен целый ряд общественных нужд и частных жалоб. Перегородка между представителями власти и населением исчезла. С нами говорили доверчиво, откровенно — обо всем, что у них за это время наболело.
