Ладилось у меня дело и с многочисленным составом наборщиков, несмотря даже на то, что в их среде была особенно сильно развита социал-демократическая пропаганда, точнее — большевицкая.
Через несколько месяцев я получил от Крынина письмо. Его предупреждали, писал он, что одним из первых моих шагов будет увольнение его, Крынина. Он этому не поверил, а вышло именно так. Благодаря увольнению его положение стало трудным, и он ставит на мой выбор альтернативу: или я должен восстановить его в должности управляющего типографией, или он застрелится. А чтобы я не скрыл, что был предупрежден о предстоящем его самоубийстве, он перед тем, как стреляться, положит копию этого письма в свой письменный стол. Письмо найдут, и все узнают, что именно я — причина его смерти.
Это письмо я передал Петерсону для доклада Воронцову-Дашкову. Над письмом посмеялись — и не без основания:
Крынин, конечно, и не подумал стреляться. Вместо этого он вошел деятельным членом в крайнюю правую организацию «Союз русского народа». Там его обласкали, обогрели, и он снова расцвел. Он выставлял свою кандидатуру в члены Государственной думы при выборе такого члена от русского населения в Закавказье, но не собрал голосов.
С разных сторон начали поступать просьбы о назначении на вакантное место после Крынина. На этой должности — шестого класса — оклад полагался в 3600 р. в год, это было для многих соблазнительно.
Временно управлять канцелярией я посадил все ту же мою правую руку — Авдеева, освободив его от работы в газетной конторе, где тем временем были пристроены другие работники. Эта должность чрезвычайно понравилась Авдееву, и он стал меня упрашивать о постоянном назначении. Я сначала хотел присмотреться, как он поведет дело. Повел его он недурно, Авдеев был человек способный. Мы образовали свой склад бумаги, развили бывшую в упадке словолитню, так что даже стали продавать шрифты на сторону. Он много ездил по учреждениям и добывал заказы. Дела пошли хорошо, стало видно, что в первый же год норма дохода типографии в 20 000 рублей будет достигнута, и так и вышло.
После этого Авдеев еще настойчивее стал просить о своем назначении, и ему удалось убедить меня тем доводом, что многие просятся в управляющие типографией, и кто-нибудь забежит с заднего крыльца к графине Воронцовой-Дашковой с просьбой о назначении, она заставит мужа сделать распоряжение, а доказывать наместнику, что он нарушил свое же обещание предоставить свободу мне — будет бесполезно. Это был сильный аргумент, и я уступил.
Петерсон мне сказал:
— Если, Всеволод Викторович, вы этого хотите, я проведу назначение Авдеева. Но думаю, что вы этим поступите себе же во вред. После вам будет труднее справляться с Авдеевым, а сейчас он всецело в ваших руках.
Я все же настоял, а между тем Петерсон оказался прав. Я уже говорил, что после назначения Авдеев заявил о желании молиться на мой портрет (стр. 445), а впоследствии сделал мне все то зло, какое было в силах его мелкой души.
Он стал, между прочим, меньше заботиться о привлечении частных заказов. Заработки типографии сделались хуже. Так как к тому времени против меня шла кампания, и было видно, что мне придется уходить, он вовсе перестал стараться и этим поставил меня в весьма трудное положение, о чем будет еще говориться.
Примерно через год, накануне моего ухода, кто-то из сослуживцев открыто упрекнул Авдеева:
— Вы решительно всем обязаны Всеволоду Викторовичу, а между тем продали его, как Иуда продал Христа за тридцать сребреников!
— Что вы! — возразил Авдеев. — Это Христа продали за тридцать сребреников. А за Стратонова можно было взять и дешевле.
Коллизия с Белинским
Лето кое-как с газетою прошло, а с сентября редакция и контора «Кавказа» перешли в новое помещение на Головинском проспекте, в дом Мдивани
[647], где вместе с тем была и моя квартира.
Для Белинского кончились красные дни Аранжуэца. Раньше он работал между выпивкой на газетный счет и лишь столько, сколько ему казалось необходимым. Теперь всякие выпивки с корнем кончились, а работать понадобилось приходить в новое помещение и притом на весь рабочий день.
А так как на его работу я положиться не мог, то взял еще в редакцию секретаря, кем-то мне рекомендованного молодого юриста Леграна.
Вскоре я обнаружил, что происходит что-то неладное. Начались неудовольствия и со служащими, и с сотрудниками, которые сносились со мною через Белинского. Так, Легран быстро попал под влияние Белинского и стал работать так неудовлетворительно, что через два месяца я его был вынужден уволить.
Между прочим, после большевицкой революции я слышал, что некто Легран в Тифлисе, тотчас же переметнувшись в ряды большевиков, стал в Закавказье видным их дипломатом. Позже этот самый Легран стал дипломатом-большевиком на Дальнем Востоке и в Харбине, где у него были весьма некрасивые в нравственном отношении истории, о чем немало писалось в газетах. Не знаю в точности, не был ли это тот самый Легран, что работал у меня в редакции.
Стали возникать неприятности с Макаровым, очень ценимым мною сотрудником, и Белинский придумал будто бы предложенный Макаровым самим, но в общем обидный для Макарова компромисс денежного характера. Возникли денежные неприятности с генералом Потто, который заявил о своем полном уходе из числа сотрудников.
Отказался служить корректор Радике. Белинский, уверяя, что он присмотрит за корректурой, склонил взять корректором малоопытного студента Крыжановского. Вскоре пришлось его уволить, а Крыжановский через Казаналипова подал жалобу наместнику…
Было очевидно, что кто-то из близких мне сотрудников мутит и интригует, и, конечно, это был А. Ф. Белинский, подкапывавшийся под меня, чтобы восстановить свое положение.
Инцидент с Казаналиповым
Я уже упоминал, что, по неизвестной мне до сих пор причине, Казаналипов счел за личную обиду передачу мне издания газеты «Кавказ» и с тех пор стал моим врагом, вредящим по мере сил наговорами на меня по газетным делам Воронцовой-Дашковой, а та все это переносила мужу.
В ноябре 1910 года приехали в Тифлис концертировать две довольно известные тогда артистки сестры Чернецкие. Мне не было известно, что Казаналипов — их хороший знакомый и что он всячески одной или обеим Чернецким протежирует.
Постоянного рецензента по концертам у меня в ту пору не было, и я командировал для этой цели давно уже напрашивавшегося на сотрудничество по музыкальной части чиновника особых поручений при тифлисском губернаторе князя П. Г. Бебутова.
Он написал без сомнения справедливую, но резкую рецензию о концерте. Так как отрицательные сведения о концерте были у меня и с других сторон, то я эту рецензию, после соответственного редактирования, дал в печать
[648].
