Во время государственных экзаменов у нас не осталось времени для подготовки по химии. По просьбе товарищей я обратился к Зелинскому:
— Николай Дмитриевич, сократите программу так, чтобы мы могли подготовиться за одну ночь!
Он так и сократил.
На склоне своих лет я снова встретился с Н. Д. в Московском университете. Он был в эту пору маститым старейшиной университетских химиков, совсем седовласый. В этой среде Зелинский пользовался общим уважением и симпатией, а благодаря своим работам и большим авторитетом. Председательствуя на факультетских заседаниях, я нередко должен был его останавливать при увлечениях и отклонениях в сторону от вопроса, что нисколько не отразилось на наших весьма дружеских отношениях.
4. Мои товарищи
А. Р. Орбинский
Ближе всех из однокурсников сошелся я с А. Р. Орбинским, В. Ф. Каганом и А. С. Оганджановым. Наши судьбы — четырех друзей — сложились весьма разнообразно.
Артемий Робертович Орбинский был человеком больших способностей. Он унаследовал их от своего отца. Этот последний был весьма популярен в Одессе как блестящий профессор философии. Ученость Роберта Васильевича была поразительная: например, помимо философии, он читал иногда лекции по математике, по химии и пр., знал что-то около восемнадцати языков. От Р. В. никогда не слышали слова «не помню»… Что он раз узнавал, запоминал навсегда.
Замечательно, что при всей своей талантливости Р. В. после себя почти ничего не оставил. Даже наши философы о нем лишь что-то смутно слышали… Печатных трудов было мало
[155], школы учеников не создал. Прожил блестящим фейерверком — и сгорел…
Меня поразило своеобразное мужество Р. В. Он вдруг пришел к заключению, что его жизненная карьера должна быть закончена. Вышел в отставку — он был тогда директором Одесского коммерческого училища, — ликвидировал свои имущественные дела; библиотеку и свои рукописи передал, точно уже умерший, сыну Артемию. Затем поехал кончать дни свои у старшего сына — врача. Через полгода он действительно скончался.
Р. В. был оригиналом. Например, не позволил крестить своих детей, — и это в те времена!
— Вырастут, а тогда сами выберут себе религию по душе.
Безымянных детей — а их было восемь — долго называли семейными прозвищами: Ляля, Цуцик, Кица, Бобца, Боруня и т. п.
С этим положением дел плохо, однако, мирилась теща философа.
Подоспело открытие Суэцкого канала. Р. В. был командирован на торжество представителем России. Он выехал в Суэц вместе с женой. Этим воспользовалась теща и одним махом окрестила в православие всю восьмерку.
При таких условиях мой друг стал Артемием, вместо Цуцика.
Артемий уступал талантливостью отцу; все же был очень способный. Унаследовал он и отцовское оригинальничание. Например, много лет почему-то величал себя Артуром, а не Артемием. Венчаться поехал не в карете, как тогда водилось, а в вагоне конно-железной дороги, а по дороге читал несколько демонстративно не иное что, как Шопенгауэра. Прямо из-под венца, когда остальные участники свадебной церемонии поехали на празднество в дом родителей молодой, он отправился на астрономическую обсерваторию наблюдать протуберанцы, в чем не было решительно никакой экстренности. Без него и пировали.
Все же он был хороший человек, пользовавшийся в Одессе уважением.
Для науки, однако, он дал очень мало по сравнению с тем, что мог бы дать, — опять влияние наследственности. Оставленный при университете по кафедре астрономии, магистерский экзамен он сдал. Но дальше не пошел. Написать магистерскую, а тем более докторскую диссертацию у Артемия не хватало ни терпения, ни энергии. Благодаря этому, после смерти проф. Кононовича, будучи приват-доцентом по астрономии и естественным заместителем умершего, А. Р. кафедры не получил. Ее перехватил значительно более молодой, но практически весьма ловкий проф. А. Я. Орлов.
А. Р. заведовал, вместе с тем, отделением Пулковской обсерватории
[156] в Одессе. В этой роли он произвел большую и солидную наблюдательную работу.
В последующие годы А. Р. почти совсем оставил астрономию. Незадолго до большевизма он стал председателем правления Одесского общества взаимного кредита и вернулся к этой должности, когда большевики восстановили банки.
В 1928 году А. Р. скончался от болезни сердца.
В. Ф. Каган
Вениамин Фалкович (он называл себя Федорович) Каган происходил из иной среды: он был сыном екатеринославского ремесленника, кажется портного
[157]. Среди нас, на первом же курсе, он выделился математическими способностями. На почве научного увлечения мы с ним и сошлись. В 1889 году он попал в число несправедливо исключенных из университета студентов-евреев. Об обстановке, в которой ему пришлось впоследствии в Киеве сдавать выпускные экзамены, я уже упоминал. Бедствуя затем материально целый ряд лет, Каган упорно расчищал себе научную дорогу. Под конец сдал магистерский экзамен в Петербургском университете.
Теперь Каган стал в Одессе приват-доцентом по кафедре математики. Но завоеванное им себе право было ограниченное. Как еврей, он не мог и в будущем выйти из рядов приват-доцентуры. Это служило источником горечи, уязвленного самолюбия и озлобления. Последствия сказались при большевизме.
Доцентура тогда никого прокормить не могла. Поэтому В. Ф. стал издавать «Вестник опытной физики и элементарной математики»
[158], издание коего перешло по этому случаю из Киева в Одессу, преподавал в еврейской гимназии и пр.
В университете у Кагана вышла крупная неприятность. Он сделал или высказал что-то, воспринятое начальством и правыми коллегами за проявление либерализма. Проф. Занчевский, тогда выступавший в роли лидера реакционеров (позже он, как говорилось, пострадал в роли лидера либералов), в профессорской комнате не подал по этому поводу ему руки. Каган ответил:
