При моем падении котелок, конечно, опорожнился. Но повар-поляк пожалел меня и снова налил суп. Товарищи подобрали мою грязную пилотку.
На рассвете 11 октября поезд сделал кратковременную остановку перед крошечной станцией скорее разъездом. Здесь мы вынесли из вагона еще двух скончавшихся товарищей. Аналогичную процедуру осуществили и в других вагонах. Ежесуточно у нас умирало несколько человек. Личные вещи покойных разбирали их товарищи. Но никто не искал и не забирал у покойных «медальоны смерти», и никто из поездного начальства официально не зарегистрировал кончину этих несчастных людей, которые, очевидно, остались для их родных и близких «без вести пропавшими».
Проехав еще километров 20, эшелон остановился. Всех пленных конвоиры построили по пять человек в ряд и привели к маленькой деревянной «трибуне», на которой стояли немецкий начальник эшелона и немецкий переводчик. Нас поздравили с пересечением бывшей немецко-польской границы и вступлением на территорию «Великой Германии». По этому случаю нам полагался горячий обед и по пачке махорки. Вручили также свежий выпуск газеты «Клич».
Всем пленным приказали побриться. Однако перед отъездом из Днепропетровска полицаи отняли опасные бритвы, а к безопасным не было лезвий, да и не было мыла, чтобы сделать пену для помазка. В результате на конечный пункт «пассажиры» прибыли сильно обросшими.
В этот раз выданный нам хлеб был чуть сладковатым, имевшим привкус свеклы. По-видимому, немцы добавляли в муку порошок из высушенных листьев этого корнеплода. Кроме того, в буханках оказались древесные опилки. А первое блюдо содержало немного ржаной муки, и в основном – кусочки какого-то корнеплода, известного в тех местах как кольраби.
Махорка была произведена на Гродненской табачной фабрике в Белоруссии. Получив это курево, почти все «пассажиры» задымили цигарками, свернув их из газеты «Клич».
«Встреча» на границе дала нам некоторую надежду на то, что в Германии наша жизнь станет хоть немного лучше.
Наконец поезд снова тронулся. Всем было интересно увидеть Германию. Старший вагона установил очередь для подхода к окошечку, причем мне было оказано предпочтение: я мог читать вывески и объявления и всё громко переводил на русский язык.
Мы увидели другие постройки с островерхими крышами из ярко-красной черепицы. Даже в сельской местности жилые дома, конюшни, коровники и сараи были кирпичными или каменными, а не деревянными, как у нас на родине. Нас поразила чистота на улицах, покрытых каменной брусчаткой. Всё было хорошо ухожено. Трудно было отличить небольшой город от сельской местности. На общем фоне выделялись католические и протестантские церкви с пирамидальными шпилями. Кое-где висели плакаты, призывавшие граждан помогать фронту, быть верными фюреру, экономными и всегда готовыми к налетам англо-американской авиации, а также не болтать лишнего, чтобы не стать находкой для шпиона.
Несмотря на дождливую погоду, не было грязи, женщины шли с красивыми зонтиками, одетые в разноцветные полупрозрачные плащи с капюшоном. Особенно поразили городские женщины, носившие черные или серые брюки, хорошо выглаженные, со стрелочкой. Людей, одетых, как у нас, в фуфайки и особенно в грязные или рваные, я не увидел.
К рассвету 13 октября эшелон сделал последнюю кратковременную остановку и миновал очень красивый город (наверное, Дрезден). На левом берегу Эльбы виднелся промышленный город Риза.
Нас высадили на поле, где в это время трудилось множество женщин самого разного возраста. Они выдергивали из земли огромные кусты кольраби, обрывали листья и складывали плоды в большие кучи, которые затем на специальных телегах-фурах, запряженных сытыми лошадьми, увозили мужчины в сапогах и синих спецовках.
Оставив вагоны поезда и рядом с ним на земле – тела умерших товарищей, колонна двинулась по проселочной дороге. Впереди колонны ехали на открытой легковой автомашине начальник эшелона и переводчик, а по бокам шли конвоиры с винтовками. Замыкали колонну двое немецких солдат с автоматами.
Когда колонна стала проходить мимо женщин, работавших на поле, они вдруг заговорили с нами по-русски. Мы хотели взять у них хотя бы по одной штуке кольраби, но немецкие солдаты начали стрелять из автоматов в воздух, а несколько русских охранников, стараясь выслужиться перед немецкими хозяевами, стреляли прицельно. В результате они застрелили забежавшего дальше всех старшего по вагону, убили и ранили еще пятерых пленных. Естественно, после этого всем стало не до кольраби.
Под громкий плач и проклятия женщин в адрес конвоиров, взяв с собой на шинелях раненых, мы зашагали дальше.
Вскоре показался в поле лагерь военнопленных, который по сравнению с предыдущими украинскими лагерями, в которых я побывал, был невелик. Он был огражден снаружи со всех сторон двумя рядами колючей проволоки, заканчивавшимися по углам и посредине сторожевыми вышками, на которых сидели с автоматами часовые, и имел внутри множество длинных деревянных бараков, размещенных в отдельных секциях – блоках, также огороженных колючей проволокой, но только в один ряд.
Лагерь имел несколько входов и выходов. У всех ворот висела надпись «Achtung! Kriegsgefangenenlager. Unbefugten das Betreten ist streng verboten! (Внимание! Лагерь военнопленных. Посторонним вход строго воспрещен!)». А позже у главных ворот я увидел еще дополнительную вывеску «Stalag IV B Mühlberg». Подробно она значила Stammlager (точнее Mannschaftsstammlager) IV B коренной (стационарный, базовый или, вернее, регистрационный) лагерь IV B для рядовых военнопленных (включая ефрейторов, сержантов и старшин), находящийся в Мюльберге. Этот небольшой город находится на земле, называющейся Бранденбург, и на границе с Саксонией-Анхальт, на правом берегу Эльбы и в 30 км южнее города Торгау, где на этой реке впервые встретились 25 апреля 1945 года части войск Советского Союза и Соединенных Штатов Америки. Наш лагерь для военнопленных, сокращенно называвшийся Stalag IV B – Шалаг IV Б советские оккупационные власти превратили в лагерь для немецких военных преступников и бывшего командного состава немецкой армии.
…Нас подвели к задним – вспомогательным воротам лагеря, которые часовой-привратник открыл, и мы зашагали внутрь лагеря военнопленных Шталаг IV Б. Между прочим в последние годы я долго думал, что же означают в названии этого лагеря римская цифра IV и индекс – латинская буква В. И лишь недавно узнал о них следующее. Дело в том, что еще до войны Германия тех лет была поделена на 21 Военный округ, каждому из которых был присвоен свой номер римской цифрой. Так, цифрой I означался Кёнигсбергский округ, III – Берлинский, X – Гамбургский, XX – Данцигский, XXI – Позенский и т. д. И в этом ряду наименований цифра IV была присвоена Дрезденскому Военному округу, на территории которого и оказался наш лагерь. Таким образом, цифра IV в слове «Шталаг IV Б» означала его принадлежность к указанному округу, а индекс «Б» – номер этого стационарного лагеря в данном округе. Кстати, в Дрезденском округе имелись также под разными городами Stalag-и IV c индексами А, C, D, E, G и LW5 (специально для военнопленных летчиков военно-воздушных сил). Были еще и лагеря специально для военнопленного офицерского состава и генералитета, носившие название Offizierlager (сокращенно Oflag – Офлаг) IV A,B,C и D, где их обитателей не заставляли работать. Кое-где были лагеря типа «Дулаг» и «Шталаг» с индексом «КМ», предназначенные лишь для военнопленных моряков. Находились несколько лагерей Heillager (Heilag – Хайлаг, или просто индекс «H») для «поправления» здоровья в случае болезни или ранения. Помимо них имелись большие лазареты только для заболевших или поранившихся пленных. Существовало еще и великое множество приписанных к Шталагам отдельных местных, как правило, мелких лагерей, носивших название Arbeitskommando – рабочие команды, снабженные своими собственными номерами из арабских цифр. Такие лагеря, если условия труда и проживания в них были очень тяжелыми, неофициально назывались штрафными и в них часто ссылали немцы «провинившихся» военнопленных из разных других лагерей, где указанные условия можно было считать терпимыми.
