Утром Томшке сказал, что он решил изменить порядок смены белья в бане, применявшийся раньше при большом количестве моющихся. Теперь можно было выдавать свежее бельё не по окончании мытья голым людям, а перед посещением бани.
Когда я приступил к раздаче белья, каждый норовил получить комплект получше. В результате мне – последнему – досталось довольно рваное бельё. Хотя я мог выбрать лучшее, я этого не сделал специально, чтобы не строить из себя «начальство», тем более что нижнее бельё всё равно скрыто под рубашкой и брюками. Так я поступал всякий раз, за что меня товарищи ценили, хотя не раз предлагали брать бельё первым.
…К концу третьей недели мая наступил перерыв в работах на товарной станции, а на аэродроме закончилась подготовка лагеря для приёма новых пленных. К этому времени наши огородные работы тоже закончились, и начальство привлекло нас на другие дела: человек 20 отправили в каменный карьер, два – на канализационную станцию, 10 взяли, чтобы привести в порядок тюки прессованного сена. А еще 10 человек, включая меня, Сережу Кулешова и Тиму Добринского, сорбы Юрий, Якоб и Йохан, а также немец Макс Кунат взяли с собой и повели в город без конвоира. Наши сопровождающие были в синей спецодежде с фартуками и рюкзаками, в которых находились полотенце, мыло, ножик, ложечка, а также съестное для завтрака и обеда, которые устраивали соответственно в 9 часов 30 минут и 16 часов. Их съестное обычно состояло из холодного и полусладкого эрзац-кофе в термосе и тонко нарезанных кусков хлеба, смазанных топлёным салом. Хлеб помещался в алюминиевой коробочке.
Хотя с нами и не было конвоира, мы всё равно шли строем по три человека в ряду, а мастера – по тротуару. Все встречавшиеся по пути местные жители и даже дети очень дружелюбно приветствовали мастеров, а с ними и нас. Некоторые интересовались нашим «путешествием». И здесь отмечу, что немцы, особенно в сельской местности и в небольших городах, при встречах друг с другом и с незнакомыми людьми, включая пленных, бывали чрезвычайно приветливы. Многие жители были одеты, в соответствии с их профессией и должностью, в стандартные форменные одежды различного цвета с погонами. Свою форму имели, например, не только полицейские, жандармы и железнодорожники, но и почтовые работники. По дороге мы остановились перед серой башней с конической крышей из ярко-красной черепицы. Якоб сказал, что эта башня является частью бывшей городской крепости и называется Бастионной, ей уже более 400 лет. Недалеко от башни находился величественный собор Святой Марии. Возле башни расположился почти её ровесник бывший «Дом солода», двухэтажное здание, предназначенное для варки пива.
В ближайшем переулке мы зашли в небольшой выложенный камнем двор и спустились в подвал дома, где должны были заниматься переборкой сложенной на полу картошки. Тима Добринский тут же задал вопрос, нельзя ли сначала зажечь костер и испечь для каждого хотя бы по паре картофелин. Но оказалось, что это невозможно: нет дров, жильцы дома будут возражать, может выказать претензии и полиция.
Работа шла медленно, но весело. Сорбы, понимающие по-русски, и пленные вели разговоры на разные темы. Порой шутили, рассказывали о женщинах, дискутировали по поводу существования Бога, жаловались на жизнь, прогнозировали, когда и в чью пользу окончится война. Однако через некоторое время, когда я пошёл с Якобом в туалет, он сообщил мне, чтобы я и мои товарищи не очень откровенничали при Юрии втором так как он, хотя и сорб, но состоит членом нацистской партии.
При наших разговорах мастер Йохан часто ворчал, из-за чего Тима Добринский с ходу придумал для него прозвище Фарисей, хотя и не знал, что это означает. Примерно через месяц Якоб сказал об этом прозвище Йохану. Йохан, очень религиозный человек, почти рыдая, просил меня сделать всё возможное, чтобы это «проклятое прозвище» больше не произносилось. Только тут Добринский и я узнали, что фарисеи были врагами Иисуса Христа.
…Точно в 9 часов 30 минут мастера прекратили работу, помыли руки, вынули из рюкзаков еду и приступили ко второму завтраку. При этом каждый из них поделился с нами ломтиком хлеба, а кто мог, дал закурить. Предлагали и кофе, но мы дружно отказались. Кстати, точно то же самое мастера проделали и в 16 часов.
По дороге на обед со мной разговорился Кунат. Оказалось, что вместе с Диттрихом он проживает в доме на Казарменной улице, напротив главного КПП военного городка. В отличие от сорбов, он ходит обедать домой, где у него больная жена и шестеро голодных детей, поэтому он не призван в армию. Ему известно, что я был студентом престижного вуза в Москве и, следовательно, комсомольцем, поэтому он не боится признаться мне, что совсем недавно состоял членом Коммунистической партии Германии и активно работал в местной партийной организации. А теперь организация не существует: многих посадили в концлагерь или послали на фронт, а некоторые, как он, затаились. Что ему делать дальше, он не знает. Я посоветовал ему пока воздержаться от каких-либо опасных действий, а дальше будет видно ведь вермахт потерпит от Красной армии сокрушительное поражение.
Кунат сказал также, что сорбам жить лучше, чем ему, так как они проживают в соседних с Каменцем деревнях и селах и имеют земельные наделы, скот и птицу. А он с семьей живет только на продовольственные карточки.
В обеденный перерыв я увидел, как к нашему очень солидному на вид товарищу Кузьмичу (Русанову Ефиму Кузьмичу) подошел старший ефрейтор и угостил его сигаретой. Увидев это, я и еще несколько пленных решили «стрельнуть» покурить. Ефрейтор вынул из кармана всю пачку сигарет и отдал её просителям, сказав, что больше у него курева нет, но он постарается принести его завтра.
Оказалось, что вездесущий Кузьмич уже несколько дней знаком с этим ефрейтором, похожим на него и лицом, и комплекцией.
Подошёл к этому немцу и я. Кузьмич назвал ему моё имя и сообщил, что я являюсь переводчиком и старшим рабочей команды. Тот назвал свое имя и фамилию. Оказалось, он не немец, а шлёнзак, т. е. поляк из немецкой Верхней Силезии. Он был ранен на африканском фронте и после частичного выздоровления оставлен служить в этом военном городке. Очень хотел бы помочь русским пленным, чем может. В дальнейшем он действительно помогал нам по мелочам, мы встречались с ним на территории военного городка почти до апреля 1945 года.
Разговаривая с этим ефрейтором, я вспомнил, что на Украине и на германо-польской границе шлёнзаки очень скверно обходились с нами – советскими пленными. Поэтому я решил и с этим шлёнзаком быть осторожным, полагая, что он, возможно, является тайным агентом или служащим Особой команды в военном городке. Но всё же я обратился к нему с просьбой приносить мне центральные немецкие газеты особенно упоминавшуюся «Völkischer Beobachter» (Фёлкишер беобахтер). И он стал приносить их мне, иногда передавая через других.
Таким образом, я имел возможность читать товарищам по-русски оперативные сводки с фронтов и иные интересные публикации. Это чтение заметно помогало мне в лучшем освоении немецкого языка. Этому особенно способствовало то, что я сразу записывал всё новое, что слышал от немцев.
За время плена я научился писать по-немецки готическим шрифтом и говорить почти без акцента. Как-то мастер Фридрих сказал мне, что «настоящий немец – это тот, который может очень быстро и чётко выговорить предложение “Фри ин Фрише Фишер фишт ди Фише” (Рано утром при утренней свежести рыбак ловит рыбу)». И я научился произносить это быстро и правильно, как «настоящий немец».
