Гадство! Невыносимо противоречивый вечер!
И я перестаю понимать, что со мной происходит.
Мы преодолели лестничный пролёт и свернули направо по коридору с красивыми витиеватыми обоями золотистого цвета. У хозяев этого дома явно есть вкус.
А затем он поставил меня на ноги у матово-чёрной двери. Гладкой, как камень. По сравнению с остальными классическими белого цвета - эта смотрелась инородной.
Данил, заметив мой озадаченный взгляд, усмехнулся:
- Это случилось, когда мне было двенадцать. Хард-рок, всё дела, - пожал плечами, надавливая на ручку и открывая для меня дверь. - Мама сопротивлялась дольше, чем отец и в итоге сдалась. Почему они до сих пор её не поменяли - ума не приложу.
- Потому что любят, - тихо кивнула самой себе, делая шаг в полумрак просторной комнаты.
- Что? - не услышал меня Данил.
- Ничего, - повернувшись к нему, покачала я головой.
Он подошёл к стене с выключателем и прежде, чем включить свет усмехнулся:
- Обещай не пугаться и не ненавидеть меня ещё больше. Я изменился, честно.
Я тихо рассмеялась, даже не представляя, что такого мне придётся увидеть. Плакаты голых женщин? Или зарисовки совсем-совсем эротического содержания?
- Я тебя не ненавижу, - всё ещё веселясь, произнесла я в ожидании чего бы там ни было, чувствуя искренний интерес.
Он молниеносно подскочил ко мне, обхватывая ладонями моё лицо:
- Скажи это ещё раз, - надтреснуто шепнул он.
- Я тебя не ненавижу, - тоже шепнула в ответ я, понимая, что говорю правду.
Он ещё минуту всматривался в мои глаза напряжённым взглядом, затем улыбнулся и вернулся на прежнее место.
Комнату озарил свет. Черный цвет теперь резко бросался в глаза. Боги! Он везде! На стенах, на кровати, мебель и та вся чёрная! Хард-рок? О нём говорят лишь плакаты, развешанные в хаотичном порядке по стенам - и на секундочку! - на потолке, русских рок-групп, которые уже перешли в разряд классики. Больше похоже, что здесь жил подросток-гот.
- И никаких голых женщин? - скривилась я в притворном расстройстве.
Данил усмехнулся, затем его взгляд озарился воспоминанием:
- Одна!
Он подошёл к гардеробной и открыл дверь и сразу же разочарованно вдохнул:
- Видимо, не смотря на всё Праведное желание родителей сохранить обо мне память, моя Изольда пришлась им не по вкусу.
- Жаль, - улыбнулась я и села на широкую кровать. - Я бы с ней познакомилась.
- Да, она была приятной женщиной, - твёрдо кивнул он и рассмеялся, увидев на моих губах ироничную улыбку.
А уже через мгновение его взгляд изменился. Нотки веселья исчезли, сменяясь доброй тревогой. Выражение лица приобрело участливость и серьёзность. От него буквально повеяло теплотой.
Мозг начала заполнять паника, и он, почувствовав это, в несколько шагов сократил расстояние между нами, присев на корточки и сжимая мои пальцы в своих тёплых руках.
- Всё в порядке, - ласково улыбнулся он. - Я понял, что тебе жутко больно вспоминать о своей тёте. Можешь не рассказывать о ней сейчас. Расскажешь тогда, когда будешь готова.
И паника отступила, заменяясь волной горячи из ящика Пандоры, с сорванной с корнями крышкой.
Я разрыдалась. Вот так просто - сидела спокойно, а в следующую секунду слёзы застилают глаза, горло сжимается, не позволяя вздохнуть, и вся боль выходит наружу.
Данил мгновенно присел сбоку от меня и прижал мою голову к груди, второй рукой крепко обнимая за плечи.
Вырвавшиеся воспоминания, которые, чёрт возьми, нельзя вернуть хотя бы на одно грёбаное мгновение поглотили меня своей невозможностью. И я сдалась. Я отдалась их власти.
Я рыдала в грудь Данила, вспоминая тёплые руки, настойчиво будившие меня по утрам в школу. Смеющиеся карие глаза, смотрящие с укоризной. Густой, чуть каркающий, смех на мои выходки. Праведное негодование, если те переходили рамки. Совместные походы в магазины, в основном за продуктами, после маленькой зарплаты. Тяжёлые пакеты, оттягивающие руки. Уставшее лицо от волочения жизни от зарплаты к зарплате. Поселившийся в квартире запах алкоголя. Пьяные наставления, как избежать ошибок, что совершила она сама. С каждым утром увеличивающееся количество пустых бутылок у тумбы с мусорным ведром...
И, наконец, ещё тёплый труп, который я нашла на кухне после очередного недельного отсутствия. Труп бесконечно любимой женщины, которая заменила мне мать.
- Мне было семнадцать лет, когда она умерла, - осипшим голосом произнесла я, когда слёзы иссякли.
Я потеряла счёт времени, в тёплых объятиях человека, которому, вроде бы, не всё равно. Он крепко сжимал меня в своих руках всё это, казалось бы, бесконечное время, словно удерживая от падения в бездну. Словно молчаливо сообщая мне, что я не одинока, что он рядом.
Насколько долго, уже другой вопрос...
- Какая она была? - на секунду, словно в благодарность, что я открылась, сильнее сжал меня он.
- Невероятно добрая, - с силой зажмурилась я, чтобы не допустить новой волны слёз. В горле и так ужасно саднило, а затылок ныл тупой и саднящей болью. - Заботливая. Весёлая, что в купе с тем, когда она строжилась, было чудно. У неё была совершенно невозможная способность ругать - подкалывая. И произнесённые с юмором слова частенько заставляли задумываться...
- Хм. Я так и думал.
- Что думал? - нахмурилась я и отстранилась, вглядываясь в его самодовольное лицо.
- То, что с самой юности ты отличаешься упрямым непослушанием, - улыбнулся он одним уголком губ.
- Кто бы говорил, - не смогла сдержать улыбки я, отводя взгляд, потому что светящаяся в его глазах нежность смущала.
Но он не позволил мне отвернуться надолго, быстро коснувшись двумя пальцами скулы и мягко возвращая себе мой взгляд. А затем он приблизился и прижался губами к моему лбу.
- Расскажи, как сложилась твоя жизнь после? - шепнул он, прижимаясь щекой к месту оставленного поцелуя и пальцами перебирая мои волосы на затылке.
