Диаграмма, представляющая ток крови через сердце: полая вена подходит к правому предсердию, оттуда кровь течет в правый желудочек, затем в легочную артерию, к легким в легочные вены, в левое предсердие, к левому желудочку до аорты
Здесь ему пригодились уже известные факты об анатомии. Учитель Гарвея Фабриций описал венозные клапаны, не имея ни малейшего понятия об их назначении. Опираясь на доктрину Галена, согласно которой кровь распространяется в центробежном направлении от печени к периферии для питания тканей, он предположил, что их функция состоит в замедлении потока, чтобы ткани периферии не переполнялись кровью. С помощью простого эксперимента, потерев в направлении от сердца пальцем одной руки вдоль поверхностной вены другой руки, вы можете продемонстрировать, что наполнение сосуда кровью происходит от более отдаленной его части к той, что расположена ближе к центру. Таким образом можно обнаружить даже клапаны, поскольку они набухают, препятствуя обратному току крови. Несколько иллюстраций в трактате De Motu Cordis показывают, как этот небольшой опыт может сделать любой физиолог-теоретик.
В главе VIII Гарвей писал:
Я размышлял над этим и другими подобными вопросами часто и серьезно. Я долго пытался понять, сколько крови перекачивается и насколько быстро она проходит свой путь. Не допуская мысли, что переваренная пищевая масса может обеспечить такое изобилие крови… если только она как-то не возвращается к венам из артерий и не попадает в правый желудочек сердца, я начал думать, что движение крови должно быть круговым.
Проанализировав такое объяснение, Гарвей понял, что оно верно. Он обобщил свою теорию кровообращения в главе XIV. Вся глава состоит лишь из одного абзаца, но насколько он поразителен:
Здравый смысл и эксперимент привели к выводу, что желудочки ритмично выталкивают кровь, которая, протекая через легкие и сердце, перекачивается через все тело. Там она проходит через поры в плоти в вены, по которым возвращается от периферических отделов всего организма к центру, от небольших вен к крупным и наконец попадает в полую вену и правое предсердие. Объем крови, учитывая отток через артерии и поток в обратном направлении по венам, настолько велик, что он не может образовываться из потребляемой пищи. Кроме того, ее намного больше, чем необходимо для питания тканей. Поэтому следует сделать вывод, что кровь в теле животного непрерывно перемещается по кругу и что действие или функция сердца заключается в обеспечении этого движения путем перекачки. Это единственная причина, объясняющая сердцебиение.
Последнее предложение заслуживает особого внимания. Больше никакой пневмы, никакого врожденного тепла и никаких Галеновых фокусов. Как Гарвей писал в другой своей работе, концепция пневмы, или жизненной сущности, – это «обычная уловка невежества». Как только упала завеса тайны с функции сердца, оно оказалось простым механическим устройством, единственная цель которого – непрерывно перекачивать кровь по замкнутому контуру. Теория Гарвея привела бы в восторг самых строгих врачей, следующих принципам Гиппократа, поскольку в ее справедливости можно убедиться посредством простого наблюдения и несложных экспериментов. Но впервые количественные измерения сыграли свою роль в истории медицинских исследований.
Осталась только одна ложка дегтя в бочке меда новой концепции физиологии Гарвея: он не мог объяснить точный путь, по которому кровь попадает из самых мелких артерий в периферических отделах тела в крошечные вены для своего дальнейшего путешествия назад к сердцу. Поэтому ученый предположил (и тем самым спрогнозировал новое открытие), что существуют, пользуясь его формулировкой, некие «поры», несомненно, ожидая, что когда-нибудь в будущем ученые их обнаружат. Его надежды оправдались. В том же году, когда был опубликован De Motu Cordis, родился человек, который в 1660 году с помощью микроскопа продемонстрирует капилляры, те километры нитевидных каналов, по которым кровь преодолевает свой путь от артериальной системы кровообращения до венозной. Пять лет спустя тот же талантливый исследователь Марчелло Мальпиги из Болоньи доказал наличие красных форменных элементов, малюсеньких дисков, в которых, как в высокоскоростных железнодорожных вагонах, мчится кислород, доставляя вдыхаемый воздух клеткам тела.
В своей диссертации Гарвей упомянул и о других порах, тех, которые, согласно теории Галена, пропускали кровь из правого желудочка в левый, чтобы там она могла смешаться с жизненной сущностью. Везалий не смог их обнаружить, и из-за отсутствия этих пор ему пришлось немало попотеть, скомпрометировав свои обычные принципы малодушным сокрытием неудобного факта. Гарвей был более откровенным: «Черт возьми, таких пор не существует, и я не могу их продемонстрировать!», – провозглашает он во введении к своей книге.
Все «обычные уловки невежества», имеющие отношение к движению сердца и крови, были забыты. Сначала благодаря Андреасу Везалию, а позже Уильяму Гарвею медицинский мир начал пробуждаться от длительного сна, навеянного опиатом галенизма. Наряду с остальными науками и культурой медицина в течение этого блистательного семнадцатого века стряхнула оковы неведения, авторитетов и античности. В 1664 году один из самых ранних ученых-философов Генри Пауэр выразил сущность своей эпохи такими словами:
Это век, когда все человеческие души находятся в своего рода брожении, и дух мудрости и образования начинает укрепляться и освобождаться от порочных будничных ограничений, где он бесконечно прозябал, и от безжизненного равнодушия и бесполезных понятий, сжимавших его в тисках так долго. Это век, когда, как мне кажется, философия наступает подобно весеннему приливу; и перипатетики не смогут остановить поток прилива, или (с Ксерксом) набросить путы на океан, так же как и воспрепятствовать нахлынувшей волне свободной философии: мне кажется, что весь старый мусор должен быть выброшен, а ветхие здания разрушены и смыты таким могучим наводнением. Эти дни должны заложить новый фундамент для более основательной философии, которая будет существовать вечно, эмпирически и разумно анализируя явления природы, определяя причины вещей из наблюдаемых феноменов, создаваемых искусством и непогрешимой демонстрацией механики. Конечно же, это и есть путь, и не существует никакого другого, чтобы построить истинную и вечную философию.
Семнадцатый век был великой эпохой. Как ни одно из предшествующих столетий в истории западной цивилизации он подарил человечеству ни с чем не сравнимое количество выдающихся гениев, пробудивших науку от долгого сна. Гарвей почти потерялся в длинном списке имен, перечисления которых будет достаточно, чтобы напомнить о великих свершениях этого времени. Здесь упомянуты только самые известные, в алфавитном порядке, чтобы произвести большее впечатление; меня бросает в дрожь от мысли, что я, возможно, кого-то упустил: Бернини, Бернулли, Бойль, Браге, Бэкон, ван Левенгук, Веласкес, Вермеер, Галилео Галилей, Галлей, Гоббс, Гук, Декарт, Деккер, Донн, Джонс, Джонсон, Драйден, Иниго Караваджо, Кеплер, Корнель, Лафонтен, Лейбниц, Локк, Мальпиги, Милтон, Мольер, Монтеверди, Ньютон, Паскаль, Пипс, Расин, Рембрандт ван Рейн, Рен, Рубенс, Сервантес, Скарлатти, Спиноза, Халс, Шекспир и Эль Греко.
