Я крепче сжала его руку.
– Кресуэлл, ты необыкновенный, когда захочешь.
Он задумчиво посмотрел на меня.
– Я очень хочу жить в мире, где за равноправие не нужно хвалить.
Дядя стоял, засунув руки в карманы пальто и отвернувшись от усиливающегося ветра.
– Тут есть трамваи, но из-за наших чемоданов я нанял экипаж.
Он посмотрел на мужчину, продолжавшего орать про Сатану. Тот показывал на нас, проклиная моих родных за то, что привезли меня в это логово греха. Дядя стиснул зубы и вздохнул.
– Одри Роуз, ни при каких обстоятельствах не выходи без сопровождения. Мы на незнакомой территории, и я не хочу беспокоиться о твоем местонахождении, пока мы расследуем это дело. Тебе понятно?
– Да, сэр.
– Сатана идет за вами! За всеми вами. Все до единого грешники сгорят заживо! – Мужчина подскочил к молодой женщине, размахивая крестом у нее перед лицом. Она даже не поморщилась, и он рухнул на колени. – Ангел мщения! Ты явился спасти нас?
Я непроизвольно шагнула ближе к Томасу, а женщина подхватила юбки и побежала прочь от мужчины. Он явно повредился рассудком, если и правда верит, что ангелы и демоны живут среди нас.
– А вот и наш транспорт. – Дядя показал на экипаж. – Вперед…
– Профессор, – заговорил Томас, – можно мы приедем домой через час? Я бы хотел посмотреть санитарно-судовой канал.
– Подозреваю, ты спрашиваешь разрешения взять мою племянницу с собой? Смотреть на сточные воды. – Томас с готовностью кивнул, и дядя сжал переносицу пальцами. – Один час.
Томас помог дяде сесть в экипаж, вероятно, клянясь своим первенцем вернуться домой через час в целости и сохранности. Когда лошади тронулись, он, заразительно улыбаясь, протянул мне руку. После секундного замешательства я ее приняла.
– Нам действительно надо поработать над твоими навыками ухаживания, Кресуэлл. Боюсь, посещение сточного канала – не самый романтический способ привлечь девушку.
Он засмеялся, и мы пошли по улице, стараясь держаться подальше от колокольчика фанатика. Я заметила, как напряглись мышцы Томаса под моей рукой.
– Это одно из самых выдающихся инженерных достижений – они развернули течение реки от озера Мичиган.
– С каких пор ты так увлекаешься инженерным делом? – Я посмотрела на него, изогнув бровь. – Не очень-то сочетается с твоими научными интересами и дедукцией.
– Мисс Уодсворт! – крикнул смутно знакомый голос. – Мистер Кресуэлл!
Я ошарашенно высматривала в толпе того, кто нас позвал, но это оказалось не так-то просто. В пять часов вечера в Чикаго безумно людно. Пассажиры – кто быстро, кто неторопливо – устремлялись из разнообразных экипажей и металлических вагонов трамваев, выкрашенных в зеленый и кремовый цвета. Тротуары заполнили выходящие из зданий рабочие, десятками вливаясь в уже плотный людской поток. Мы стояли посреди толпы, разбивая ее, будто камни бурную реку. К нам никто не подошел. Томас пожал плечами и осторожно повел меня к ближайшему зданию.
– В Бухаресте, – объяснил он, – мама говорила: «Если потерялся, стой на месте. Нет смысла суетиться, как ощипанный гусь».
Я наморщила лоб.
– Разве гусей ощипывают не после того, как убьют?
– Ну, Уодсворт. – Томас похлопал меня по руке. – Даже в восемь лет мне не хватало духа указывать маме на ошибку. Хотя, – добавил он, как будто ему только что пришло в голову, – возможно, абсурдность образа должна была засесть в памяти.
Наконец я заметила знакомого темнокожего юношу с широкой улыбкой, который пробирался к нам против течения толпы. Мистер Ной Хэйл. Наш друг из академии судебной медицины в Румынии. Даже не верится!
Когда он почти добрался до нас, Томас отпустил мою руку, чтобы броситься к нему. Но в последний момент остановился и, только убедившись, что со мной все в порядке, поприветствовал нашего друга.
– Ной!
– Томас!
Молодые люди обнялись, похлопав друг друга по спине и сжав локти. Я закатила глаза. Похоже, у мужчин вместо обычных объятий заведен какой-то секретный ритуал. Закончив приветствия, Ной радостно улыбнулся мне.
– Какой сюрприз! Так здорово видеть вас обоих. Молдовеану никогда не признался бы, но думаю, что он скучал по вам. После вашего отъезда академия уже не была прежней.
– Я точно уверена, что наш старый директор скучает только по тому, чтобы вымещать на мне свою враждебность, – сказала я, улыбаясь Ною.
Молдовеану относился с презрением почти ко всем на нашем курсе судебной медицины, хотя на нас с Томасом злился сильнее за непростительный грех раскрытия убийств, которые совершались в его школе.
– Кстати, почему ты не в академии?
Не то чтобы я не была рада видеть его. Мистер Ной Хэйл был одним из моих любимых соучеников. Нам поразительно повезло встретиться с ним здесь.
Ной погрустнел. Блеск в его глазах сменился печалью.
– Мама заболела. Пришлось вернуться и помогать семье. Папа работает с утра до ночи, а я занимался малышами.
Я сжала его ладони.
– Прости. Как сейчас самочувствие твоей мамы?
Что меня всегда восхищало в Ное, так это его неспособность долго горевать. Улыбка снова осветила его лицо.
– Ей лучше, спасибо. Не жалейте, что я не страдаю от Молдовеану.
Он откинул полу своего пальто и показал вышитую на жилете эмблему. Глаз, а вокруг него девиз: «Мы никогда не спим». Я такую не знала, но Томаса, похоже, впечатлило, поскольку он тихо присвистнул.
– Меня пригласили стажером к Пинкертону. Пока мне поручили наружное наблюдение, но это интересно.
– Пинкертон? Знаменитое детективное агентство? – спросил Томас, еще больше оживляясь. – Которое предотвратило заговор против Линкольна?
– Откуда ты знаешь? – не поверила я ушам. – Это случилось еще до твоего рождения!
– Римляне тоже, но мы же учим их историю, – сказал Томас как бы между прочим. Он снова повернулся к Ною, применив всю свою дедукцию. – У тебя нет проблем с ними?
– У мистера Пинкертона есть милях в пятидесяти отсюда коттедж, который раньше служил станцией Подземной железной дороги
[13]. Единственная его забота – нанимать на работу только лучших. – Ной застегнул пальто и дохнул в перчатки. Пошел снег, снежинки кружились во всех направлениях и падали на землю. В Нью-Йорке было холодно, но Чикаго, похоже, источал лед. – Вы приехали на выставку?
Томас взглянул на меня, наверное, спрашивая разрешения, которое ему не требовалось. Между нами не было правил или ограничений.
