Я театрально закатила глаза и приготовилась сморозить очередную гениальную фразу, дабы отвратить его навсегда, а потом… потом я заметила кое-что такое, от чего мучительно захотелось раствориться в пространстве.
Сестра, дефибриллятор! Ледяная паутина обвивает сердце, а холод донорской кровью струится по венам.
Я закрыла глаза, надеясь, что это галлюцинация. Конечно, мне не могло так повезти.
— Хватит, — поспешно отталкиваю Лёлика, будто он прокаженный.
— Ревнивый парень следит? — рассмеялся мой бывший. — Чего напряглась?
Я не могла ничего сказать. Просто сидела и смотрела, как фон Вейганд приближается к нам поступью тигра.
Глава 4
Кто-нибудь, нажмите на паузу! Эй, люди, у кого есть пульт перемотать, а?!
Кафе перестает быть уютным, диван мягким, а люди вокруг растворяются. Пространство сжимается до размера одной единственной фигуры. Двух метров, похитивших мой покой и сон.
С другой стороны, мы клятв верности друг другу не давали. Я девушка свободная, хочу — и обнимаюсь. Полное право имею, между прочим, а могу и большее позволить. На себя пускай посмотрит для начала. Он-то не слишком моногамен. Задницу Ани вниманием удостоил, блондинистой стерве из бельевого отдела подмигнул.
— Guten Abend (Добрый вечер), — мягко произнес шеф-монтажник.
И все мои свободолюбивые мысли разом испаряются. Становится по-настоящему жутко. Нет, он не спешит устраивать кровавую расправу, не делает попыток свернуть Леониду шею голыми руками, даже не хмурится. Он абсолютно спокоен и выглядит миролюбивым. Очень дружелюбно улыбается, слишком дружелюбно, я бы сказала. Ледяной дрожью пробирала столь неожиданная приветливость. Назовите меня психованной паникершей с манией преследования, но слабо верится, что вашей покорной слуге светит отделаться легким испугом. Не так прост господин фон Вейганд.
— Откуда нарисовался этот козлина? — не проявил особого уважения бывший.
— Ты осторожнее со словами, — строго заметила я. — Он мой подопечный немец.
— И че теперь? По-русски говоришь, дядя? — Лёлик ухмыльнулся.
Фон Вейганд вопросительно посмотрел на меня, и я возблагодарила небеса за то, что он не понимает ни слова.
— My friend Leonid. He is glad to meet you (Мой друг Леонид. Он рад с вами познакомиться), — спешно выполняю политкорректный перевод.
— Wirklich? (Правда?) — шеф-монтажник уселся напротив, продолжая мило улыбаться.
Лучше бы он злился, как вчера вечером, выдал гневную тираду по-немецки, перебросил меня через плечо и понес тр*хать, пусть бы врезал Лёлику, показав, кто тут хозяин. Любое проявление истинных эмоций во сто крат лучше этого проклятого угрожающего спокойствия. Наверное. Я не желала узнать силу его гнева.
— Это господин фон Вейганд. Работаю его личным переводчиком, мы устанавливаем новое оборудование на заводе…
— Подозрительный тип, — перебил бывший. — Не нравится он мне.
— Думаю, он не расстроится, — говорю, чтобы не молчать и не думать.
— По-русски никак? Даже «гитлер капут» и «да, да, это фантастика» не знает? — Лёлик потянулся за сигаретами.
Вероятнее всего, перевод не нужен. Мне хочется встать и уйти, оставить эту парочку наедине, а самой скрыться в безопасном месте. Губы фон Вейганда улыбаются, лицо выражает сплошной позитив, но в глубине карих глаз читается то, чего я отчаянно не желаю знать. Хочется бежать, потому что я вдруг отчетливо понимаю — наказывать будут не Леонида, наказывать будут меня.
— Komm zu mir (Подойди ко мне), — его голос мягче шелка.
Нервно пожимаю плечами. Я совсем не обязана подчиняться.
— Komm zu mir, meine Schlampe (Подойди ко мне, моя шлюха), — повторяет фон Вейганд, и мои щеки резко приобретают свекольный оттенок.
Грязное словечко, которое не предназначено для чужих ушей. Воспоминания прошлой ночи заставляют отчаянно краснеть. Под гипнотическим взором шефа-монтажника я не в силах ослушаться. Я не уверена, что хочу ослушаться.
«Давай, стань на колени, попроси наказание», — советует внутренний голос, крутя пальцем у моего взмокшего виска.
— Че он заряжает? — Лёлик щелкает зажигалкой.
— Попросил сесть ближе, — голос срывается.
Я не понимаю, зачем делаю это, зачем встаю и пересаживаюсь на диван к фон Вейганду. Я ведь не настолько тряпка, чтобы полностью раствориться и… черт побери, неужели меня не обижает «шлюха»?!
— Ты должна все его заморочки слушать, — бывший делает затяжку. — Интересная у тебя работа.
Фон Вейганд достаёт из кармана продолговатый футляр и протягивает мне.
— Sieh (Смотри), — велит он.
Провожу пальцами по бархатной поверхности. Приятно.
— Was ist das? (Что это?) — получается гораздо тише, чем я рассчитывала, почти шепотом.
Он молчит, улыбка становится шире, а в глазах загораются опасные огоньки. Мне кажется, ему пошло бы сыграть роль маньяка. С таким-то взглядом.
Открываю футляр и сначала не вполне понимаю, что вижу. Для браслета слишком длинное, для цепочки слишком короткое, толщиной около сантиметра, не меньше. Серебро? Белое золото? Прикольная бижутерия? Затрудняюсь с ответом. Если это не бижутерия, то стоит до фига и больше. Колье или ожерелье, не уверена, как охарактеризовать. Камешков никаких нет, но плетение очень интересное.
Фон Вейганд снимает с меня цепочку и крестик. Как у него всё так ловко выходит? Замок надежно обмотан леской, чтобы не расстегнулся случайно. Шефу-монтажнику хватает мгновения. Я будто под кайфом, не реагирую и тупо смотрю на собственный крестик в его руках.
«Очнись, идиотка!» — вопит мой внутренний голос, взывая к скудным остатка разума.
Тянусь за крестиком, но шеф-монтажник прячет его в карман рубашки. Прежде чем я успеваю запротестовать, мою шею плотно обвивает новое украшение. Мне трудно дышать, не могу ничего сказать, просто не могу. Не чувствую пульса, не слышу биения сердца. Смотрю на фон Вейганда наивно распахнутыми глазами. Непроницаемая маска не выдает его истинных эмоций, только в потемневших глазах я могу прочесть единственный ответ на миллион своих вопросов. Его глаза почти черные, зрачки расширены до предела, выдают желание. Жаждут обладать.
Фон Вейганд пальцами касается моих приоткрытых губ, обводит контур, скользит ниже, задерживается на своём подарке и продолжает движение, очерчивая границы владений.
— It is all mine (Это всё моё), — выделяет каждое слово.
Думаю, теперь и Леониду перевод не нужен.
Задыхаюсь от властного поцелуя, подчиняюсь и гасну. Этот поцелуй хуже оскорбления, хуже пощечины. В нём нет ничего, кроме желания показать, кто правит балом. С тем же успехом он мог бы раздеть меня посреди улицы и тр*хнуть. Жадность, с которой слились наши губы, показывает, что наши тела сливаются не менее жарко.
