Ощущение, будто жизнь пленена в огне стремительно догорающей спички.
Еще немного — конец. Но занавес падает и поднимается вновь.
Добро пожаловать, на сцену. Хоть вены режь, хоть вешайся — не поможет.
Хочется кричать, хочется выть. Хочется выпрыгнуть из собственной кожи. Вдруг сработает? Избавит от проклятья, разорвет порочный круг, уничтожит обжигающую спираль.
Вот только ничего не работает. Никакие кнопки, никакие педали, никакие рычаги. Ничего не избавляет от сосущей необратимости внутри.
Люди движутся, а я замираю на месте. Парализована и обесточена, совершаю хаотичные попытки освободиться по инерции.
Всякий раз труднее сбрасывать очередной входящий вызов от фон Вейганда, моментально удалять его же смс, не читая. Всякий раз искушение вонзает клыки глубже и беспощаднее. Всякий раз организм алчно требует дозу.
Начинаю понимать скрытое значение некоторых фраз.
Потому что я везде тебя достану. Потому что ты моя.
Смысл гораздо серьезнее, нежели кажется на первый взгляд.
Дело не во власти денег и не в могуществе миллиардерского влияния. Дело даже не в замашках прирожденного манипулятора. И уж конечно не в садистских наклонностях оригинального характера.
It’s about me. (Дело во мне самой.)
It’s about addiction. (Дело в зависимости.)
В жутком и пагубном, порой изматывающем, а порой окрыляющем чувстве, с которым я не способна совладать. В наркотике, который неумолимо поглощает энергию капля за каплей. В демоне, который преследует неотвратимо, не ведая усталости. В отражении, которое вижу на окровавленных осколках разбитого зеркала.
В моей любви.
Той, что обрушивается без дополнительного предупреждения. Той, что подстерегает за углом, словно вор в темном переулке, и стреляет без промаха, поражает прямо в сердце. Той, что дольше банального «на века», слаще пьянящего экстаза страсти, горше гнетущей боли утраты.
В той, которая настоящая.
Куда бежать, если это пропитало плоть? Где скрыться, если это льется по венам?
Нет мне ни спасения, ни покоя.
— Тварь я дрожащая или право имею? — сцепив зубы, отклоняю новый вызов.
Боже, как тут не капитулировать, не повестись на слабость, не поддаться соблазну? Как не вкусить отравленный плод? Как не обезуметь от непрекращающихся мук, дробящих кости и выворачивающих внутренности наизнанку?
— Соберись, Подольская, — решительно удаляю смс. — Ты волевой человек, а не половая тряпка.
Боже, фон Вейганд никогда прежде не писал мне сообщения.
Историческое событие. Надо бы отпраздновать. Занести дату в календарь.
Интересно, там что-то относительно ласковое вроде «вернись, meine Schlampe, я добрый, все прощаю» или же напротив нечто угрожающее а-ля «мой самолет уже в пути, готовь антигеморройные свечи для романтического ужина»?
Как-то пошло прозвучало. Ну, про самолет в пути.
Черт, как же я скучаю по его самолету.
Может, таки смотаться в аптеку за специальными свечами? Смазкой? Ледокаином?
Если честно, по остальным частям телам тоже скучаю. Хронически, блин. Неизлечимо, неоспоримо, нереально сильно.
Но уступать нельзя. Вот прочту сообщение, растаю или испугаюсь, сменю гнев на милость, потом отвечу на звонок. И не успею опомниться, как начну глупо улыбаться и хихикать, растекаясь теплой лужицей перед хозяином и властелином.
С другой стороны — вдруг бедняга созрел для подробной исповеди? Готов мгновенно расколоться, торжественно и с почестями. Целые трактаты в смс настрочил, а я беспечно удаляю важную информацию.
Эх, зная боевую закалку немецкого качества, совсем не уверена в столь радужном раскладе.
И все же надеюсь на чудо.
— Mister Wallenberg wants to talk to you, (Мистер Валленберг хочет поговорить с тобой,) — Дорик счастливо лыбится, тычет мне свой мобильный.
Нашел на какой козе, хм, на каком козле подъехать. Молодец, хвалю за изобретательность.
— Tell him to fuck off, (Скажи, пусть отъеб*тся,) — сообщаю безэмоциональным тоном.
— I don’t think it is a good idea, (Не думаю, что это хорошая идея,) — ссыт качок. — I will not interfere. You should talk to him. Not me. (Я не стану вмешиваться. Ты должна говорить с ним. Не я.)
— Fine, (Ладно,) — покорно принимаю телефон.
— It is a wise decision, (Мудрое решение,) — рано радуется.
— Really, (Точно,) — киваю с усмешкой, перевожу дыхание, стараюсь пропитать вопрос безразличием: — Как на счет правды?
— Никак, — хмуро бросает фон Вейганд. — Тебе повезло, что я занят и не могу приехать.
— А какой резон приезжать? По-любому не добьешься ни единого слова в ответ, — заявляю мстительным тоном.
— Значит, удовлетворюсь стонами и криками, — парирует с чарующей мягкостью, окутывает темным шелком, погружая во мрак. — Обещаю, ты у меня очень громко закричишь.
— Ой, боюсь-боюсь, пупырчатые мурашки по всему телу, — дурачусь, несмотря на враз сбившийся пульс. — Прости, ультиматум нужно строго соблюдать. Нет твоих откровений — нет наших задушевных бесед
Гордо расправляю плечи, набираю побольше кислорода в легкие и прощаюсь не слишком вежливо:
— Fuck off! (Отъеб*сь!)
На последнем выражении мой фигуристый жених вздрагивает, явственно меняется в лице и отступает назад. Даже бугристые мышцы чуток сдуваются.
Нажимаю на сброс.
— Dorian, thanks. Now I feel much better. Let’s go and buy a wedding dress. (Спасибо, Дориан. Теперь чувствую себя намного лучше. Пошли, купим свадебное платье.)
Дни плавно перетекают в ночи, черно-белая разметка мелькает вдоль извилистой дороги. Широкий экран то загорается, то гаснет, придирчиво отражая суровую документальность событий.
Маша ноет и закатывает истерики, выдвигает очередные претензии, пытается расшевелить горе-партнера по опасному бизнесу. Родители заботятся обо мне, помогают в организации ненавистной свадьбы. Бабушка таскает кастрюльки с фирменным пловом, мама пытается пробить защитную броню, беспокоится и переживает, окружает заботой и вниманием. Папа хранит молчание, ограничивается скупыми репликами, потому что уже скучает и не представляет, как это — взбалмошная дочка уезжает на другой континент.
Они не понимают, я уже давным-давно на другом континенте. Жаль, но нельзя объяснить им детали. Меньше знают, крепче спят.
Хотя…
Мне пофиг. Знаю или не знаю, а сон не идет.
Абонент вне зоны доступа. Абонент медленно и верно сходит с ума. Абонент сгорает от любви. От испепеляющей ревности и затаенной боли.
