— Катя, я… — голос Алисы звенит слезами. И сердце на мгновение сжимается от желания обнять ее пожалеть, утешить. Даже когда Катя рассказывала ей о Загорском и попытке самоубийства, утешать хотелось Алису. У Кати тогда пустота была внутри. Огромная дыра, которую так неумело залатал Корф, сняв с того моста. Залатал грубо, и швы эти кровоточили до сих пор. А он, сволочь, так легко отпускал. Хотя до одури хотелось, чтобы сгреб в охапку и никогда не оставлял. А он, даже когда сбежала Катя, просто приехал в общежитие и привез ее вещи. Молча курил, подперев плечом дверной косяк, и не сводил с нее стального взгляда. В нем больше не было солнца. А через неделю Марк рассказал Кате, что застал Лильку в постели с Корфом.
И злость раскатывается горечью, душит. Катя утыкается лбом в решетку, прикрыв глаза. Стараясь дышать. Раз. Два. Три. Получается с трудом. И Алиса отвлекает. Своей неуместной жалостью.
— Убирайся, – хрипит Катя, со свистом вдыхая воздух. — И Марку передай, чтобы не приходил больше.
— Ты права, Катя, – говорит Алиса невпопад. — Я отвратительная подруга. Но я знаю, что Крис любит тебя. И он отомстит.
— К черту его месть вместе с ним, – бросает Катя устало, и дышать становится легче. — Не нужна мне его любовь, — с легкостью врет. Его любовь ей нужна больше воздуха. Без нее Катя не может нормально дышать, ощущая себя жалким астматиком, потерявшим ингалятор. — Ничего не нужно. И жизнь эта гребаная! – кричит, саданув кулаками по решетке. Такая жизнь ей действительно не нужна.
— Катя! — перекрикивает Алиса рядом, но Катя резко разворачивается, задев ее плечом, отталкивает. Наступает. В синих глазах стоят слезы. Алиса боится и медленно отступает. Пусть бежит. А Кате просто нужен повод, чтобы успокоиться, чтобы добрый санитар вывел на улицу – порисовать.
— Я сказала – убирайся, – она подхватывает рисунки с кровати, швыряет в подругу, морщась от скрутившейся узлом боли. Алиса зажмуривается, втягивая плечи и вжимаясь в дверь. — И его с собой забери. Ненавижу!
Она выскальзывает в коридор. И Катин старый приятель запирает за подругой дверь.
— Кто вас просил лезть в мою жизнь?! — орет она, не сдерживая себя. — Ненавижу! — и боль расправляет узел, судорогой выворачивая мышцы. Катя сползает по стенке, шмыгая носом.
А через несколько минут возвращается санитар Вовка: высокий, худой и рыжий, вечно хмурящийся и теряющий ключи от машины. Он смотрит на Катю сверху вниз, а в руках у него лоточек с успокоительным. Врач подсуетился. Катя усмехается понимающе, на негнущихся ногах поднимается. Вовка подхватывает Катю, когда она, слегка покачнувшись, путается в собственных ногах. Усаживает на застеленную кровать. Катя закатывает рукав тонкой водолазки. Спасибо хоть больничную пижаму не нацепили. Протягивает ему руку с потемневшими синяками на сгибе локтя. Но Вовка неодобрительно качает головой, садится рядом, стянув с головы медицинскую шапочку.
— Вы же не истеричка, — говорит, будто анализирует. — А подругу обидели зачем-то. Кричали на всю больницу. Устали?
Катя кивает. Она здесь устала. Домой хочет, но домой нельзя. А вот к Егору на конюшни – запросто. И пусть он звонит своему другу и срывает его из Копенгагена. Все равно он там только и занят, что светит до безобразия счастливой физиономией перед журналистами. А Катя больше не может и не хочет сходить здесь с ума от неизвестности и бессилия. Даже волосы остригла. Вовка тайком ей ножницы принес – так и сдружились. Но это стоило того, чтобы на следующее утро увидеть вытянутые в изумлении лица старшей медсестры и врача, делающего осмотр. Ножницы нашли у Кати в подушке, и она покаянно призналась, что стащила их с дежурного поста, когда ее в туалет водили. Врач поверил, устроил выволочку медсестре, зато от Вовки подозрения отвела.
— Сбежать хотите, — выдыхает Вовка, и Катя смотрит во все глаза. Да, она хочет. Уже целый план придумала, но Вовка все переиначивает. — А я опять ключи в машине забыл. Хорошо, что она стоит не у главного входа, а за лесочком, а так уже угнал бы кто-нибудь. Она хоть и старенькая, но…
— Вовка, ты чего? — спрашивает Катя шепотом.
— Я помню вас. И вашего мужа, — добавляет после короткой паузы. А Катя напрягается. Какого такого мужа он помнит? Загорского? Почему раньше не говорил? И липкий страх клубится в животе. — Помню, как вы навещали мою сестренку. Вы – хорошая. И муж ваш – настоящий боец.
Катя задумывается, пытаясь вспомнить хоть что-то из Вовкиных слов, но безуспешно. К тому же, она отчетливо помню, что, будучи замужем за Загорским – редко ходила по гостям. А уж от такой шикарной характеристики ее бывшему — просто теряется. И невольно отодвигается дальше от Вовки, взглядом ощупывая, чем можно будет отбиться в случае чего. Если Вовка действительно считает ее бывшего бойцом и настоящим мужиком, то нужно бежать со всех ног, пока Загорский не заявился сюда лично. И дернул же ее черт задружиться именно с ним! Но Вовка удивляет снова.
— А вы не помните, да? — Катя отрицательно качает головой, отодвинувшись в угол кровати. Если что – и пнуть можно со всей дури. — Это пять лет назад было. Моя сестренка получила травму на выступлении, она гимнастка, и ее не взяли в юношескую сборную. А она так мечтала! И врачи сказали, что дорога в спорт ей закрыта. А ваш муж нашел лучших врачей, даже специальный тренажер привез Алишке в палату, — он глядит на Катю с улыбкой. — Сейчас моя сестренка – чемпионка Европы по гимнастике.
— Мамочки, — шепчет Катя, прикрыв рот ладонью. — Алина Шубина, верно?
Вовка радостно кивает.
А Катя смотрит на него и совершенно, абсолютно ничегошеньки не понимает. Девочку Алину Шубину со сломанным позвоночником Катя вспомнила. И неистовый огонь бойца в ее черных раскосых глазах. И Корфа, диким зверем орущего на врачей и их некомпетентность. И ее первые шаги, и работу до седьмого пота на тренажере, привезенного Корфом из Германии — сам лично подбирал. А еще Катя помнит его улыбку и сияющие солнцем глаза, когда он показывал ей свои спортшколы, и как вдохновенно делился своими планами. Он не просто развивал спорт, он давал шанс спортсменам, по каким-то причинам ушедшим из спорта и забытым на задворках бедности, приглашал тренерами. Он давал будущее детям. Всем без исключения. Но особенно беспризорникам, выгрызающим свою жизнь у улиц, как он сам когда-то.
Но это был Корф. Его мечта. Его душа. А Корф никогда не был Катиным мужем.
«И не будет», — добавляет она мрачно сама себе.
— С чего ты взял, что Ко…сэр Ямпольский — мой муж? — осторожно спрашивает Катя, придвинувшись ближе к санитару.
— Документы видел, — охотно отвечает Вовка. Документы? Какие такие документы? Но на этот вопрос ее приятель не отвечает. Хлопает себя по ногам.
— Идемте-ка проветримся, Катерина Владимировна, — и берет под белы рученьки, выводит из палаты. По коридору, к служебному выходу. К их прогулкам (в отсутствии главного врача, естественно, который лично наблюдал за вип-пациенткой) и заморочкам «чокнутой» Кати тут уже привыкли.
На улице холодно и снег валит крупными хлопьями. Катя передергивает плечами от пронизывающего ветра, прячет руки в карманы брюк.
