– Где мама? – произнес он одними губами.
– Наверху, – ответила она, не снимая наушников.
Наверху. Пока он взбирался по лестнице, в саду залаяли собаки. Что оно творит? Что творит этот говнюк?
– Ракель?.. – Магуайр говорил так тихо, что едва себя слышал. Словно вдруг стал призраком в собственном доме.
На площадке стояла тишина.
Он, прихрамывая, зашел в облицованную коричневым кафелем ванную и щелкнул выключателем. Ему нравилось смотреться здесь в льстивое зеркало: мягкое свечение стирало следы старения. Но теперь оно отказывалось лгать. Из зеркала смотрел испуганный старик.
Он распахнул сушильный шкаф и начал копаться среди теплых полотенец. Вот! Почивавший в уютном гнездышке пистолет, припрятанный для экстренных случаев. Стоило коснуться его, как рот наполнился слюной. Магуайр подхватил и проверил пистолет: рабочий. Однажды Гласс уже умер от этого оружия – может умереть и снова. И снова. И снова.
Он открыл дверь спальни.
– Ракель…
Она сидела на краю кровати, между ее ног пристроился Нортон. Они даже не стали раздеваться; одна из роскошных грудей Ракель выскользнула из бюстгальтера, и Нортон услужливо сжимал ее губами. Она обернулась, выглядя еще тупее обычного, не понимая, что натворила.
Магуайр, не задумываясь, выстрелил.
Пуля настигла ее с распахнутым ртом, с еще более бестолковым видом, чем всегда, и проделала в ее шее порядочного размера дыру. Нортон вытащил член – не некрофил же он – и побежал к окну. Не совсем ясно, зачем. Летать он не умел.
Следующая пуля впилась Нортону в спину и, пройдя тело насквозь, застряла в пошедшем трещинами окне.
И лишь теперь, когда умер ее любовник, Ракель рухнула на кровать: ее грудь покрывали брызги крови, ноги были широко расставлены. Магуайр смотрел, как она падает. Он не испытывал отвращения к этой непристойной сцене – она была вполне сносной. Сиськи, кровь, распахнутый рот и утраченная любовь – вполне, вполне сносно. Может быть, его сердце понемногу черствело.
Он уронил пистолет.
Собаки замолкли.
Магуайр выскользнул из комнаты на лестничную площадку, тихо прикрыл за собой дверь, словно не хотел встревожить ребенка.
Не стоит тревожить ребенка. Подойдя к лестнице, он увидел внизу вскинутое к нему очаровательное личико дочери.
– Папочка.
Он озадаченно уставился на нее.
– Кто-то стоял у двери. Я видела, как он прошел мимо окна.
Магуайр нетвердым шагом начал спускаться, наступая на одну ступень за раз. Как медленно, подумал он.
– Я открыла дверь, но там никого не было.
Уолл. Должно быть, это Уолл. Он-то сделает все в лучшем виде.
– Там высокий мужчина?
– Я точно не разглядела, папочка. Только лицо. Он был даже бледнее тебя.
Дверь! Господи, дверь! Если она не закрыла ее… Слишком поздно.
Незнакомец вышел в холл, и его лицо исказило подобие улыбки – Магуайр подумал, что в жизни не видел ничего ужаснее.
Это был не Уолл.
Уолл был человек из плоти и крови, а его гость – тряпичной куклой. Уолл был угрюм, а этот улыбался. Уолл подчинялся законам и правилам жизни. А это существо – нет.
Разумеется, это был Гласс.
Магуайр потряс головой. Девочка, которая не видела зависшей в воздухе у нее за спиной твари, поняла его превратно.
– Что я сделала не так? – спросила она.
Ронни проплыл мимо нее к лестнице – теперь он больше походил на тень, чем на подобие человека, за ним тянулись куски ткани. У Магуайра не осталось ни времени, ни силы воли противостоять ему. Он открыл рот, чтобы сказать что-то в свою защиту, и Ронни, протянув единственную целую руку, оставшуюся на его изорванном тканом теле, засунул ее ему в горло. Магуайр поперхнулся, но Ронни змеей лез вниз, по сжимающейся глотке, грубо толкался через пищевод к желудку Магуайра. Магуайр почувствовал его присутствие там – чувство переполненности, как после обильной трапезы; вот только теперь у него внутри что-то елозило, скребло слизистую желудка, хваталось за стенки. Все произошло так быстро, что Магуайр не успел задохнуться. Учитывая обстоятельства, он бы предпочел такую кончину, пусть и ужасную. Но вместо этого он чувствовал, как ползет внутри рука Ронни – крепко хватается, проникает все глубже, в кишечник, в двенадцатиперстную кишку. Когда рука захватила все, до чего смогла дотянуться, этот говнюк дернул ее на себя.
Все произошло мгновенно, но для Магуайра эти секунды тянулись вечно. Он завопил, чувствуя, как его потрошат, как кишки вырывают через горло, как выворачивают его наизнанку. Его внутренности вывалились наружу в фонтане слюны, кофе, крови и кислоты.
Вытянув кишки, Ронни потащил Магуайра с дергающимся опустевшим брюхом к краю лестницы. Следуя за собственными размотавшимися внутренностями, Магуайр подошел к верхней ступени и подался вперед. Ронни ослабил хватку, и Магуайр с обмотанной кишками головой упал вниз, к подножию лестницы, у которого все еще стояла его дочь.
Судя по ее лицу, она была ничуть не взволнована; но Ронни знал, что дети лгут безо всякого труда.
Покончив с делом, Ронни шатаясь сошел с лестницы, разматывая на ходу руку и тряся головой – пытаясь воссоздать хотя бы призрачное подобие человека. Его усилия оказались не напрасны. Когда он спустился к девочке, он смог коснуться ее, совсем как человек. Она не отреагировала, и ему осталось лишь уйти и надеяться, что со временем она об этом забудет.
Когда он исчез, Трейси поднялась наверх в поисках матери. Ракель не отвечала на ее вопросы – как и лежавший у окна мужчина. Но кое-что в нем ее поразило. У него из брюк торчала толстая розовая змея. При виде этой глупой штуковины она расхохоталась.
Девочка все еще смеялась, когда прибыл, как всегда, опоздав, Уолл из Скотланд-Ярда. И хотя смотреть на пляски смерти в доме было нелегко, Уолл, в целом, не жалел о том, что не успел на эти танцы.
Сидевший в исповедальне церкви Святой Марии Магдалины саван Ронни Гласса испортился до неузнаваемости. В нем почти не осталось никаких чувств, кроме желания покинуть это истерзанное тело – такого сильного, что он точно не смог бы сопротивляться ему долго, он знал это. Тело сослужило ему добрую службу, ему не на что было жаловаться. Но он совсем выбился из сил. Он не мог больше держать живым неживое.
И все же он хотел исповедаться, так остро хотел исповедаться. Рассказать все Отцу, рассказать Сыну, Святому духу рассказать о грехах, о которых мечтал, которые жаждал совершить и совершил. Выход был лишь один: если отец Руни не идет к нему, он пойдет к отцу Руни сам.
Ронни Гласс открыл дверь исповедальни. В церкви почти никого не было. Он догадывался, что уже стоял вечер, а кому есть дело до света свечей, когда надо приготовить ужин, купить немного любви, пожить своей жизнью? Лишь флорист-грек, молившийся в проходе об оправдательном приговоре для сыновей, видел, как вылетел из исповедальни и качаясь направился к ризнице саван. Он выглядел, как какой-то недалекий подросток с грязной простыней на голове. Флорист ненавидел столь нечестивое поведение – посмотрите, куда это привело его сыновей! – и хотел немного поколотить мальчишку, отучить его от глупых шуточек в Доме Божьем.
