Но худшие кошмары приходили ночью. Когда-то, еще до катастрофы, утроба спальни его успокаивала, теперь же он просыпался и понимал, что звон начался во сне.
Глаза широко распахивались. Тело заливал пот. Разум переполнял пронзительный гул, и в нем Стив был заперт без всякой надежды на передышку. Ничто не могло заглушить его собственную голову и ничто, казалось, совершенно ничто не могло вернуть к нему говорящий, смеющийся или плачущий мир.
Стив был один.
Именно в этом заключались начало и конец, сама суть его ужаса. Стив был абсолютно одинок в своей какофонии. Запертый в доме, в этой комнате, в своем теле, в своей голове, пленник глухой и слепой плоти.
Это было невыносимо. Иногда ночью мальчик кричал, не зная о том, что издает какие-то звуки, а его родители, теперь так похожие на рыб, включали свет, старались помочь ему, склоняясь над кроватью, гримасничая, их беззвучные рты принимали уродливые формы. Прикосновения постепенно успокаивали Стива; и со временем мать усвоила этот трюк и поняла, как унять панику, в которой тонул сын.
За неделю до того, как ему исполнилось семь лет, слух вернулся, не полностью, но даже так он казался Стиву чудом. Мир снова стал цельным, жизнь началась заново.
Понадобилось несколько месяцев, чтобы мальчик научился доверять собственным чувствам. Иногда он все еще просыпался по ночам, ожидая, что звуки в голове пробудятся снова.
До сих пор от малейшей громкости у Стива звенело в ушах, и поэтому он не ходил на рок-концерты с другими студентами, но свою небольшую глухоту практически не замечал.
Но, разумеется, помнил о ней. Мог легко воскресить в мыслях привкус той паники; ощущение железной полосы, стягивающей голову. И страх темноты, страх одиночества так и не исчез до конца.
Но с другой стороны, разве кто-то не боялся остаться один? Совершенно один?
Теперь у Стива появился новый страх, и его оказалось куда сложнее определить.
Куэйд.
В пьяных откровениях Стив рассказал ему о своем детстве, о глухоте и ночных кошмарах.
Куэйд знал о его слабости, о прямой дороге к сердцу его ужаса. У него было оружие, палка, которой он мог избить Стива, если дело до того дойдет. Может, потому Стив и не поговорил с Шерил (не предупредил ее, ведь он же это хотел сделать?), именно поэтому избегал Куэйда.
Иногда, в определенном настроении, Куэйд казался воплощением зла. Не больше и не меньше. Он выглядел как человек, у которого глубоко-глубоко внутри таится настоящий мрак.
Может, в те четыре месяца, когда Стиву пришлось смотреть на людей с отключенным звуком, он развил повышенную восприимчивость к малейшим оттенкам поведения, к усмешкам и улыбкам, которые мимолетно возникали на человеческих лицах? Он знал, что жизнь Куэйда походила на лабиринт, и ее запутанная карта была вытравлена на его лице тысячью еле заметных гримас.
Следующая фаза посвящения Стива в тайный мир Куэйда началась только через три с половиной месяца. На летних каникулах студенты разъехались по своим делам. Стив как обычно устроился в типографию отца; смены были долгими, физически выматывающими, но принесли нескрываемое облегчение. Академический мир переполнил его разум, он чувствовал себя так, будто его насильно кормят словами и идеями. На работе же все это быстро вышло вместе с потом, и сумятица в голове улеглась.
Хорошее было время; о Куэйде он почти не вспоминал.
На кампус Стив вернулся в конце сентября. Студентов было мало. Занятия начинались только через неделю; без привычной суеты жалующихся, флиртующих и спорящих детей весь университет охватила меланхолия.
Стив сидел в библиотеке, взяв несколько важных книг, прежде чем остальные загребут их себе. В начале семестра, когда проверяли списки чтения, а в университетском магазине необходимые издания вечно продавали только по заказу, книги были на вес золота. Конечно, они всегда приходили, но только через два дня после семинара, на котором их обсуждали. На последнем курсе Стив решил всех опередить и взять в библиотеке несколько главных работ, пока те не расхватали.
И тут послышался знакомый голос:
– Рано ты на работу.
Стив оторвался от книги, чтобы увидеть глаза Куэйда с булавками зрачков.
– Стив, я впечатлен.
– Чем же?
– Твоим учебным рвением.
– А.
Куэйд улыбнулся:
– И что ты ищешь?
– Что-нибудь по Бентаму.
– У меня есть «Введение в принципы морали и законодательства». Пойдет?
Это была ловушка. Нет: это был полный абсурд. Куэйд всего лишь предлагал взять книгу; как из-за такого простого предложить Стива мог попасть в ловушку?
– Кстати, если подумать, – Куэйд улыбнулся еще шире, – у меня как раз библиотечная книга. Я тебе ее дам.
– Спасибо.
– Каникулы нормально провел?
– Да. Спасибо. А ты?
– Крайне плодотворно.
Улыбка распалась в тонкую линию под его…
– А ты усы отрастил.
Выглядели они очень нездорово. Тонкие, редкие и светлые, они сновали туда-сюда под носом Куэйда, словно хотели сбежать с лица. Куэйд даже слегка смутился.
– Это для Шерил?
Вот теперь он точно смутился.
– Ну…
– Похоже, у тебя тоже были хорошие каникулы.
Смущение тут же исчезло под каким-то другим чувством.
– У меня есть кое-какие прекрасные фотографии, – сказал Куэйд.
– Чего?
– Праздничные фотки.
Стив не мог поверить собственным ушам. Неужели Фромм приручила Куэйда? Праздничные фотки?
– Ты просто не поверишь, что там есть, когда увидишь их.
Куэйд походил на араба, который продает эротические картинки. Да что там, черт побери, было на этих фотографиях? Влагалище Шерил, которую голой застали за чтением Канта?
– А я и не думал, что тебе нравится фотография.
– Теперь это моя настоящая страсть.
Произнеся слово «страсть», Куэйд ухмыльнулся.
В самом его тоне чувствовался едва сдерживаемый восторг. Он чуть ли не светился от удовольствия.
– Тебе надо зайти ко мне и посмотреть их.
– Я…
– Сегодня. Заодно и Бентама заберешь.
– Спасибо.
– У меня теперь дом есть. Буквально за углом от роддома, на Пилгрим-стрит. Номер шестьдесят четыре. Где-нибудь после девяти?
– Хорошо. Спасибо. Пилгрим-стрим.
Куэйд кивнул.
– А я и не думал, что на Пилгрим-стрит есть жилые дома.
– Номер шестьдесят четыре.
