«Чудовище, так он меня назвал: я и есть чудовище.
Я сделаю это для себя, не для него. Никогда и ничего для Титуса. Только для себя!»
Он охнул, когда его коснулась ее воля, и эти сверкающие глаза на секунду перестали сверкать, желание умереть сменилось желанием выжить, слишком поздно, разумеется, и он завопил. Жаклин услышала крики в ответ, шаги, угрозы на лестнице. Они ворвутся в комнату через несколько секунд.
– Ты – животное, – сказала она.
– Нет, – ответил он, даже сейчас уверенный, что его место главное.
– Ты не существуешь, – сказала она, наступая на него. – Они никогда не найдут ту часть, что была Титусом. Титус умер. Остальное просто…
Боль была ужасной. Она лишила его голоса. Или же это Жаклин изменила ему горло, нёбо и саму голову? Она размыкала кости черепа и преобразовывала их.
Нет, хотела сказать она, это не тот изысканный ритуал, который я запланировала. Я хотела умереть, проникнув в тебя. Я хотела уйти так, чтобы мой рот сомкнулся с твоим, остыть в тебе, умирая. Я не хотела, чтобы все прошло так.
Нет. Нет. Нет.
Они уже были у двери, пытались ее выбить, люди, которые держали Жаклин взаперти. Конечно, она их не боялась, но они могли испортить ее шедевр, не дать внести несколько финальных штрихов.
Кто-то всем телом бросался на дверь. Дерево затрещало; дверь распахнулась. Оба мужчины были вооружены. Оба прицелились в нее, и руки у них не дрожали.
– Мистер Петтифер? – сказал тот, что помоложе. Из-под стола в углу комнаты сияли глаза Титуса.
– Мистер Петтифер? – снова спросил телохранитель, забыв о женщине.
Петтифер покачал своей головой с рылом. «Не подходи ближе, пожалуйста», – подумал он.
Мужчина присел на корточки и уставился на отвратительного зверя, свернувшегося под столом, все еще окровавленного после трансформации, но живого. Жаклин убила его нервы; он не чувствовал боли. Он просто выжил, его руки узлами завязались в лапы, ноги обернулись вокруг спины, колени расщепились так, что теперь он походил на четырехлапого краба, мозг торчал наружу, глаза лишились век, нижняя челюсть треснула и закрыла верхнюю, как у бульдога, уши оторвались, позвоночник сломался, вся его человечность исчезла, перешла в другое состояние.
«Ты животное», – сказала она недавно. И ей удалось отразить животную сущность Титуса. В этом странном создании еще можно было разглядеть останки Петтифера, и когда телохранитель это понял, его вырвало. Он встал с заляпанным подбородком и взглянул на женщину.
Жаклин пожала плечами.
– Это вы сделали?
Его ужас смешивался с омерзением.
Она кивнула.
– Титус, вперед, – Жаклин щелкнула пальцами.
Зверь помотал головой, всхлипывая.
– Вперед, Титус, – приказала она, и Петтифер вразвалку выбрался из своего убежища, оставляя за собой след, словно от пробитого мешка с мясом.
Телохранитель выстрелил в него инстинктивно. Все, что угодно, лишь бы это отвратительное существо не приблизилось к нему.
Титус отшатнулся на своих окровавленных лапах, вздрогнул, словно пытаясь вытрясти из себя смерть, но потерпел неудачу и умер.
– Доволен? – спросила она.
Стрелок оторвался от зрелища казни. Может, сила говорила с ним? Нет, Жаклин не сводила глаз с тела Петтифера и задавала вопрос ему.
Доволен?
Телохранитель выронил пистолет. Второй сделал то же самое.
– Как это случилось? – спросил человек у двери. Простой вопрос; детский.
– Он сам попросил, – ответила Жаклин. – Ничего больше я ему дать не могла.
Наемник кивнул и рухнул на колени.
Показания Васси (Последняя часть)
В моем романе с Жаклин Эсс устрашающе большую роль играла случайность. Иногда казалось, что я – лишь игрушка волн, омывающих этот мир, и от любого их движения меня бросает из стороны в сторону. В другое время я начинал подозревать, что она распланировала всю мою жизнь, как и жизни сотен, тысяч других людей, организовала каждую непредвиденную встречу, срежиссировала каждую победу и каждое поражение, направила меня, слепого, на этот последний поединок.
Я нашел ее, даже не зная об этом, вот в чем ирония. Сначала ее след привел меня в Суррей, к дому, где в прошлом году произошло убийство некоего Титуса Петтифера, миллиардера, которого застрелил его собственный телохранитель. В верхней комнате, там, где все случилось, теперь царил абсолютный покой. Если Жаклин и была здесь, они все подчистили. Но сам дом, теперь больше похожий на настоящие руины, был изрисован граффити всех мастей; и на запятнанной оштукатуренной стене той комнаты кто-то изобразил женщину. Все ее половые органы были непристойно большими, а зияющее естество сияло, казалось, оттуда били молнии. У ее ног притулилось какое-то странное существо. То ли краб, то ли собака, то ли человек. Чтобы это ни было, оно не имело над собой власти. Оно сидело в свете ее испепеляющего присутствия и считало себя счастливчиком. Глядя на эту сморщенную тварь, которая не сводила глаз с горящей Мадонны, я понял, что это картина – портрет Жаклин.
Не знаю, как долго я разглядывал граффити, когда в доме появился еще один человек, и, судя по виду, ему было хуже, чем мне. У него была борода, которую явно ни разу не стригли и не мыли, тело, настолько высохшее и изнуренное, что я удивился, как он вообще стоит на ногах, и от него шел такой запах, что его не постыдился бы и скунс.
Я так и не узнал, как его зовут: но, по его словам, именно он нарисовал картину на стене. В это было легко поверить. Отчаяние, голод, помешательство – все говорило о том, что этот человек видел Жаклин.
Если я слишком грубо с ним обошелся, пока расспрашивал, уверен, он меня простил. Поговорив со мной, он снял с себя бремя, поведал о том, что видел в день смерти Петтифера, и знал, что я поверил каждому его слову. Незнакомец рассказал мне, что его напарник, тот самый, застреливший Петтифера, покончил жизнь самоубийством в тюрьме.
Он сказал, что его собственная жизнь теперь бессмысленна. Она его уничтожила. Я пытался подбодрить незнакомца, как мог: что она не хотела причинить ему боль, что не стоит бояться, она не придет за ним. Но услышав это, он зарыдал, причем скорее от потери, чем облегчения.
Наконец я спросил, знает ли он, где сейчас Жаклин. Приберег этот вопрос напоследок, хотя он волновал меня больше всего, пусть я и не надеялся получить ответ. Но боже мой, он знал. Она не сразу ушла из дома после смерти Петтифера. А села рядом с этим человеком, они тихо поговорили о его детях, портном, машине. Жаклин спросила о том, какой была его мать, а он ответил, что его мать была проституткой. «Она была счастлива?» – спросила Жаклин. Он ответил, что не знает. А она когда-нибудь плакала? Нет, за всю свою жизнь он ни разу не видел, чтобы она смеялась или плакала. Жаклин кивнула, поблагодарила его и ушла.
