Сами стены и мешки с песком у ворот казались поначалу достаточной мерой защиты, но затем снаружи раздались крики: кто-то из горожан, уходивших на возвышенность, оповещал о разрушенной плотине и хлынувшей воде.
– Скорее! – воскликнул Чуньли. – Нам тоже нужно подняться на возвышенность. Нужно сейчас же уходить отсюда!
Кан Тунби не отреагировала. Она сосредоточенно набивала сундуки своими записями и записями Ибрагима. Целые комнаты в их доме были до потолка заполнены книгами и бумагами, на что переполошено указал ей Чуньли, увидев, что она делает. Времени, чтобы спасти всё, не было.
– Так помоги мне, – процедила Кан, лихорадочно собираясь.
– Как же мы всё это перенесём?
– Ставь коробки в паланкин, да побыстрее.
– Но как же вы?
– Я пойду пешком! Живо! Живо! Живо!
Они набивали коробки бумагами.
– Неправильно это, – не соглашался Чуньли, глядя на округлившийся живот Кан. – Ибрагим бы хотел, чтобы вы ушли. Он бы не стал так хлопотать об этих книгах!
– Нет, стал бы! – прикрикнула она. – Пакуйте! Зови сюда остальных и пакуйте!
Чуньли делал всё, что мог. Безумный час, проведённый в беготне и панике, вымотал и его, и остальных слуг, но Кан Тунби не собиралась опускать руки.
Наконец она уступила, и все бросились к усадебным воротам, и сразу же оказались по колено в коричневой воде, которая хлынула во двор и текла, пока ворота не захлопнулись. Поистине странное зрелище: весь город превратился в мелкое пенистое бурое озеро. Паланкин был так загружен книгами и бумагами, что всем слугам разом пришлось втиснуться под опорные шесты, чтобы поднять его и сдвинуть с места. Протяжный, холодящий кровь рёв надвигающейся воды сотрясал воздух. Вспененное коричневое озеро, разлившееся на обе реки и на весь город, простиралось во все стороны до самых холмов. Ланьчжоу был полностью затоплен. Служанки рыдали, оглашая воздух воплями, криками, стонами. Пао нигде не было видно. И только чуткое материнское ухо услышало плач одинокого ребёнка.
Кан поняла: она забыла собственного сына. Она развернулась и проскочила обратно в ворота, распахнутые потоком воды, незамеченная слугами, пытавшимися удержаться на ногах под нагруженным паланкином.
Загребая воду, она потащилась через бурлящий поток в комнату Сиха. Двор усадьбы уже затопило.
Похоже, Сих прятался под кроватью, пока вода не смыла его оттуда наверх, где он в ужасе забился в угол постели.
– Мама, спаси! Спаси меня!
– Пойдём же скорее!
– Не могу! Не могу!
– Мне не донести тебя, Сих. Иди сюда! Слуги ушли, остались только мы с тобой!
– Я не могу!
И он зарыдал, сжавшись в комок, как трёхлетний ребёнок.
Кан посмотрела на него. Её правая рука даже дёрнулась в сторону ворот, словно бы уходя вперёд остального тела. Тогда она зарычала, схватила хнычущего мальчишку за ухо и рывком подняла его на ноги.
– Иди за мной, или я тебе уши оторву, ты, хуэй!
– Никакой я не хуэй! Это Ибрагим хуэй! И все здесь – хуэи! Ой! – взвизгнул он, когда мать вывернула ему ухо так, что чуть не оторвала его.
Так она и протащила его через затопленный двор к воротам.
Они вышли со двора, и их окатило сплошной невысокой волной, по пояс ей, по грудь ему. Когда волна схлынула, оказалось, что уровень воды поднялся. Теперь она доходила Кан до бедра. Шум стал намного громче, чем раньше. Они не слышали даже друг друга. Слуги давно скрылись из вида.
Возвышенность начиналась в конце дороги, ведущей на юг, там же находилась и городская стена, так что Кан потащилась туда по воде, высматривая своих слуг. Она споткнулась и чертыхнулась: одну из её туфель-бабочек унесло потоком воды. Она скинула вторую и пошла босиком. Сих не то потерял сознание, не то впал в кататонию, и ей пришлось положить руку сыну под колени, поднять и понести его на себе, уложив поверх своего круглого живота. Она сердито окрикнула слуг, но не услышала даже собственного голоса. Один раз она поскользнулась и воззвала к Гуаньинь – «той, которая внемлет слезам».
Затем она увидела Циньу, который плыл к ней, загребая воду руками, как выдра, серьёзно и решительно. За ним тащились Пао и Чуньли. Циньу забрал Сиха у Кан и влепил затрещину прямо по его покрасневшему уху.
– Туда! – громко прокричал Циньу Сиху, указывая за городскую стену.
Кан удивилась, когда Сих припустил в указанном направлении чуть ли не вприпрыжку. Циньу остался рядом с ней и помогал ей ступать по дорожке. Кан ощущала себя баржей, которую тащат вверх по течению канала; волны разбивались о её раздувшуюся талию, как о нос корабля. Пао и Чуньли поравнялись с ними и тоже стали помогать ей, а Пао плакала и кричала:
– Я ушла вперёд, чтобы проверить глубину, а когда вернулась, решила, что вас несут в паланкине!
А Чуньли оправдывался, дескать, решил, что Кан ушла вперед с Пао. Обычная путаница.
На городской стене собрались остальные слуги и подгоняли их, поглядывая на реку белыми от страха глазами. «Торопитесь! – читалось по их губам. – Торопитесь!»
У подножия стены бурлила коричневая вода. Кан неуклюже сражалась с потоком, поскальзываясь на своих крохотных стопах. Со стены спустили деревянную лестницу, и Сих вскарабкался по ней наверх. Начала подниматься Кан. Она никогда раньше не поднималась по такой лестнице, и Циньу, Пао и Чуньли, которые поддерживали её снизу, помогали мало. Её ступни не хотели загибаться вокруг затопленных перекладин; куда там, когда их размер был меньше ширины дощечек. Нога постоянно соскальзывала. Боковым зрением Кан уже видела, как мощная коричневая волна, несущая какие-то вещи, бьётся о стену, слизывая с неё лестницы и всё, что находилось рядом. Кан подтянулась на руках и поставила ногу на сухую перекладину.
Пао и Чуньли подтолкнули снизу, и её вытащили на вершину городской стены. Следом вылезли Пао, Чуньли и Циньу. Лестницу убрали как раз в тот момент, когда рядом разбилась ещё одна высокая волна.
Многие решили искать убежища здесь, на стене, которая теперь представляла собой подобие длинной косы среди наводнения. Кто-то махал им с крыши пагоды неподалёку. Все находившиеся на стене уставились на Кан, которая оправила платье, пальцами убрала с лица волосы, проверяя, все ли домочадцы на месте, и немногословно улыбнулась. Они впервые видели её улыбку.
К тому времени, когда они с Ибрагимом нашли друг друга, на исходе того же дня, когда их на лодке перевезли на южный холм, возвышающийся над затопленным городом, Кан уже не улыбалась. Она усадила Ибрагима рядом с собой, и они сидели так, окружённые людской суетой.
– Вот что, – сказала она, держа руку на своём животе. – Если у нас будет дочь…
– Я знаю.
– … Если судьба подарила нам дочь… ей никогда не придётся перевязывать ноги.
4. Загробная жизнь
Много лет спустя, вечность спустя, два старика сидели на веранде и смотрели, как течёт река. Они провели столько времени вместе, что успели обсудить всё на свете, они даже написали мировую историю вместе, но теперь редко разговаривали, разве что затем, чтобы обратить внимание на какую-то особенность уходящего дня. Ещё реже они говорили о прошлом и вовсе никогда не вспоминали о том времени, когда они вдвоём сидели в тёмной комнате, погружённые в пламя свечи, в котором видели странные отблески прошлых жизней. Воспоминания об этих жутких и трепетных часах приносили только тревогу. К тому же они поняли главное, усвоили суть: они знали друг друга десять тысяч лет – ну, конечно, ведь они старая супружеская пара. Того, что они знали об этом, оказалось достаточно. Не было никакой необходимости возвращаться туда.
