Как раз в это время я общался со специалистами по раннему развитию и лингвистике, и их исследования оказались весьма увлекательными, однако меня все же тянуло проникнуть внутрь невероятного механизма под названием «человеческий мозг». Чтобы продумать все как следует, я встретился с Джимом Уотсоном, начальником лаборатории в Колд-Спринг-Харбор и соавтором открытия двойной спирали ДНК. Семидесятилетний Уотсон был признанным ниспровергателем основ, всегда готовым сойти с проторенного пути. Он подал мне идею поискать какой-нибудь центр поведенческой неврологии и сосредоточиться на экспрессии генов в мозге – явлении, когда в разных клетках «включаются» разные гены. «Выраженные» в клетке гены управляют выработкой определенных сочетаний белков, которые, в свою очередь, делают клетки сердца отличными от клеток кожи (или опухолевых клеток) и контролируют их функции.
Кроме того, я пообщался со Стивом Френдом, основателем передовой компании геномного анализа в Сиэтле. Он тоже склонялся к тому, что пора создавать институт для исследований на стыке психологии, геномики, психогенетики и биологии мозга. Массивы собранной информации можно будет сопоставлять и анализировать благодаря последним достижениям в области систем хранения и поиска данных.
«Чем больше я читаю о мозге, тем большим интересом и восторгом проникаюсь, – писал я в электронном письме 2000 года, где впервые упомянул идею создания института исследований мозга. – Особенно интересно, как работает генетический “чертеж”, по которому выстраивается мозг».
Нейробиологи в большинстве своем – довольно узкие специалисты, исследующие каждый свой отдельный крошечный участок, словно ковыряя иголкой кожуру апельсина. Я же хотел охватить всю корку сразу и подсказать ученым самые перспективные места, чтобы бурить глубже и ускорить процесс «добычи». В марте 2002 года я пригласил двадцать одного специалиста, включая четырех нобелевских лауреатов, на трехдневный «мозговой штурм». Из порта Нассау на Багамах ученые переправились на мою яхту «Татуш», где можно было в спокойной обстановке вести бурные дискуссии.
Кроме Уотсона и Френда среди приглашенных были нобелевский лауреат нейробиолог Ричард Аксель, обогативший знания человечества об обонянии; Стивен Пинкер, гарвардский психолог и автор популярных книг о лингвистике; Марк Тессье-Лавинь, руководивший новаторскими исследованиями эмбрионального развития мозга; Ли Хартвелл, обладатель Нобелевской премии за открытие генов, управляющих клеточным делением, и Дэвид Андерсон, нейробиолог из Калифорнийского технологического, сыгравший решающую роль в постановке нашей задачи.
Я вез на этот «мозговой штурм» весьма расплывчатую идею будущего исследовательского центра на переднем крае нейробиологии. Один из экспертов предложил создать элитное исследовательское учреждение, что-то вроде Рокфеллеровского института, куда можно будет приглашать цвет науки со всего мира. Цена вопроса – один миллиард долларов: половина – на организацию, половина – на фонды.
Деньги ладно, но традиционная академическая модель исследовательских институтов меня не прельщала. Маститые ученые предпочитают долбить в одну точку, и изменить их курс нелегко. Я уже имел возможность наблюдать последствия слабой организации в IInterval Research, прикрытом корпорацией Vulcan два года назад, и не собирался наступать на те же грабли. Вместо этого предполагалось сосредоточиться на одной крупномасштабной задаче, способной совершить революцию в своей области, – что-то вроде проекта «Геном человека», только в нейробиологии. Чтобы через несколько лет у нас уже были конкретные вехи на пути к осязаемым результатам. Хотел наладить работу в промышленных масштабах, с биотехнологической четкостью, но без ориентации на прибыль.
Приглашенные спорили, чем именно будет заниматься институт. Дискуссии шли оживленные, масштабные и зачастую жесткие – большие ученые умеют продавливать собственные проекты (иначе не видать продления грантов). Идеи сыпались как из рога изобилия. Есть ли генетическое основание у счастья или у любви? Как улучшить технологию нейровизуализации? Какую болезнь можно исследовать с наибольшей пользой?
На второй день в спорах начала проскальзывать мысль, впервые всплывшая в беседах с Уотсоном и Френдом. Нейробиологам, слышал я снова и снова, больше всего нужно сейчас самое фундаментальное – проработанная карта мозга.
В имеющихся картах, связанных с экспрессией генов, анатомическая детализация была слишком приблизительной, не позволяющей отслеживать подлинную работу органа. И хотя Национальные институты здравоохранения недавно финансировали исследование молекулярной анатомии мозга, фрагментарность работ не позволяла надлежащим образом контролировать качества, и финансирование давало возможность рассмотреть лишь шесть сотен генов в год. Такими темпами на создание полного атласа уйдет полвека. Картирование мозга застряло на кустарной стадии – то же самое происходило с секвенированием генома, пока проект «Геном человека» и Крейг Вентер со своим институтом Celera Genomics не форсировали систематические исследования.
К завершающему заседанию все уже были единодушны. Атлас мозга – «наиболее подходящий проект для открытия Института Аллена, поскольку он внесет неоценимый вклад в изучение молекулярных и генетических механизмов человеческого поведения». Атлас объединит генетику и анатомию, распределение экспрессии генов будет накладываться на трехмерную модель мозга. Он задаст новые направления исследований нервных и психических расстройств, а также работы над фундаментальными вопросами нейробиологии. Однако начинать, по общему мнению ученых, следовало с малого – составить атлас мышиного мозга, причем взрослой здоровой особи (большинство исследований в то время велись на эмбриональном мозге, а Национальные институты здравоохранения занимались в первую очередь болезнями).
Атлас мозга с экспрессией генов отвечал моему основному критерию – важная задача, до которой ни у кого пока не доходили руки. Она получалась одновременно и «высоконаучной», и прикладной. От мозговых нарушений, начиная с болезней Альцгеймера и Паркинсона и кончая шизофренией, страдают десятки миллионов американцев. Составив карту нормального «образцового» мозга, мы сможем определить гены, отвечающие за возникновение этих нарушений, и тогда ученые будут искать пути терапевтического воздействия на них. Перспективы ошеломляли.
А в дальнейшем, думал я, благодаря нашему атласу удастся проникнуть в тайны памяти, желаний, сострадания – всего того, что делает человека человеком.
Я люблю путешествовать с семьей и близкими друзьями. Мама полюбила Таити и Японию, Африка ей понравилась меньше – после инцидента с ворвавшимся в поселение бегемотом, которого пришлось на веревках вытягивать из бассейна. Больше всего ее впечатлил тур по плантациям Миссисипи – задушевные беседы на веранде под чай со льдом, как в детстве, когда в Анадарко она забегала к соседям по дороге из школы. Такого умения слушать, как у нее, я не встречал до сих пор.
Постепенно скупая землю вокруг моего дома в Мерсер-Айленде, я построил там жилье для мамы и сестры. Мама устроилась довольно уютно, аккуратно расставив по стеллажам свою библиотеку из 15 000 книг, купленных в основном на дешевых развалах. Ей доставляло ни с чем не сравнимое наслаждение перебирать свои выстроенные по алфавиту сокровища, радуясь встрече со старым знакомыми.
