Свобода… Ее понимают по-разному. Для многих свобода — это отсутствие ограничений. Таков был Блестящий Гуляка Жак Валле, сеньор де Барро, ученик Теофиля де Вио. Для современников он оставался образцом убежденного вольнодумца до самой старости — таким его изображает Паскаль в «Мыслях». Однако свобода де Барро — это скорее страх перед обязательствами. Он, по-видимому, был человеком слабовольным, не умел противостоять искушениям, но быстро пугался последствий своих поступков. Он был верен идеям Теофиля де Вио и издавал его сочинения, но как только нападки на «короля либертинажа» усилились, де Барро отказался от дружбы с ним и сблизился опять только после того, как шум затих. Он готов был обратиться к вере, как только узнал, что серьезно болен. Он был государственным советником, но избегал парламента. Вряд ли де Барро может служить примером стойкости в убеждениях. Он помнил, что его дед, Жоффруа де Валле, был осужден за атеизм и сожжен в 1574 году и, быть может, поэтому был очень осторожен.
Большинство его стихотворений до нас не дошло; возможно, среди них были наиболее смелые. В тех стихотворениях, что мы можем прочесть, де Барро предстает философом-эпикурейцем, предпочитающим невозмутимость духа и мирное счастье без особых привязанностей и страстей, которые могли бы нарушить его душевное спокойствие. И, разумеется, он предпочитает быть холостым. Холостая жизнь для него — это жизнь без обязанностей: семейных, духовных (в отличие от безбрачия священников, которое предполагает, что, освободившись от груза семейных забот, священник сможет полностью отдаться работе духа), общественных. Его отказ от семейной жизни скорее похож на бегство, чем на осознанный выбор. Не случайно в дальнейшем, осуждая холостяков, моралисты будут говорить об их эгоизме.
Фрэнсис Бэкон (1561–1626) осуждает «алчных богачей», которые отказываются от семейных уз, чтобы все нажитое состояние оставалось с ними. В ту эпоху, когда еще не сложился культ свободы, стремление к ней могло вызывать нарекания. «Чаще всего причиной холостой жизни является стремление к свободе, особенно свойственное тем привередливым и эгоистичным умам, что даже пояс и подвязки приравнивают к цепям и кандалам».
[266] Для королей холостяки — опасные подданные: «Они всегда склонны к бегству: все перебежчики холосты». На повороте от Ренессанса к современному мышлению английский философ стал первым, кто вложил в безбрачие политическое содержание. В мире, где жизнь и поведение личности все еще жестко детерминированы самыми разными социальными факторами, свобода предстает не как смелость, но как нелепое требование, разрушительное по своей природе.
Однако есть и другой тип свободы, не разрушительный, а созидательный, что демонстрирует Габриэль Сюшон. Для нее остаться незамужней — это, в терминах Аристотеля, отказаться от выбора одной возможности, чтобы быть открытой всем прочим возможностям. На обвинения в эгоизме тех, кто остается холостым, она возражает, что в будущем холостяки, не обремененные семьей, могут стать покровителями ассоциаций добровольно соединившихся людей. «Конечной и всеобщей целью безбрачия является общественная польза».
[267] Расширяя церковное представление о безбрачии, Габриэль Сюшон считает, что оно должно быть поставлено на службу другим людям.
Итак, безбрачие или заставляет человека замкнуться только на самом себе, в эгоизме, или предполагает открытость сразу всем. Эти два пути безбрачия не так противоречивы, как это может показаться. Прагматик Бэкон видит в эгоизме некоторую пользу, так как истинное милосердие всегда совершается ради себя самого: «Безбрачие подходит для служителей церкви, ибо милосердие не может оросить землю там, где надо сначала наполнить лужу». Холостяки — лучшие друзья, учителя и слуги. Если они и представляют известную политическую опасность для монархии, они все же не так асоциальны, как закоренелые холостяки XIX века. Заметим, что, хотя Бэкон говорит о безбрачии вообще, он все же считает его наиболее уместным для священников.
Среди преимуществ свободы от обязательств, если она не оборачивается распутством, Бэкон видит то, о чем писал еще Цицерон: «Тот, у кого есть жена и дети, становится заложником судьбы, ибо он не может безрассудно пускаться в рискованные начинания, будь они добрые или злые. Несомненно, что лучшие творения произведены холостяками или бездетными людьми, ибо они сочетались браком со всей своей нацией и всю ее оплодотворили мыслью и чувством». Далее он сравнивает потомство одних людей, представленное «творениями и благородными учреждениями, созданными ими», с тем потомством, что другие оставляют в браке, как если бы «они хотели запечатлеть образ своей души сквозь телесную оболочку своих детей».
[268] Мысль не слишком оригинальная и отсылает нас к Платону и другим античным мыслителям.
С этих пор история безбрачия прочно вписывается в историю свободы, которую в XVIII веке только еще предстоит написать. После взрыва 1789 года во Франции наступит долгое и постепенное завоевание свободы в западном обществе, но и за два столетия до этого мыслители готовили общество к пониманию свободы, частью которой стало светское безбрачие.
Новое бедствие?
Кристоф-Филипп 1738 года рождения и Фридрих-Стефан 1740 года рождения были сыновьями баварского красильщика из Визенбаха, близ Ансбаха. Старший отправился искать удачи в Мульхаус, нанялся гравировщиком на мануфактурную фабрику в Лотарингии, а затем перебрался в Париж и стал работать красильщиком на мануфактуре Арсенала. Однако в 21 год он решил завести собственное дело и в 1759 году вместе с несколькими компаньонами открыл небольшое заведение. Он вызвал в Париж и младшего брата, которому еще не исполнилось 20 лет.
В дальнейшем Фредерик (теперь его звали на французский манер) живет как бы в тени старшего Кристофа, а тот ставит дело на ноги, защищает свои интересы на судебном процессе, отправляет брата в командировки и тщательно изучает отчеты, которые Фредерик ему присылает. Мануфактура по производству набивных тканей, принадлежащая братьям, постепенно превращается в процветающее предприятие, и в 1770 году они становятся гражданами Франции. Обоим перевалило за тридцать, и оба не женаты.
По счастью, жена одного из компаньонов братьев, мадам Марез, занимается сватовством. В 1774 году она предложила в жены Фредерику, дочь виноторговца-протестанта. Но старший решил, что невеста больше подходит ему. Он написал родителям: «Мне она подошла больше, чем Фредерику, и, по моей просьбе и к моему удовлетворению, он уступил мне ее». В ответ отец, зная характеры своих отпрысков, попросил старшего подыскать жену младшему — «ведь в свои мужские годы он застенчив, как послушник».
Сказано — сделано. Через два года для «послушника» подыскали подходящую партию: «полнотелая мамаша с приятным лицом, лет тридцати; великолепно ведет хозяйство и может управлять торговым заведением». С ней познакомили сначала старшего брата, тот передал младшему, какую для него нашли невесту, и предложил начать обычные в таком случае визиты. Разумеется, речь шла о визитах к родителям нареченной, а через неделю младший брат попросил «неделю на размышление, так как он должен принять на себя очень серьезные обязательства». Он обещал дать ответ после декабрьского подведения баланса. Но прошла Троица, а Фредерик все не заговаривал о женитьбе. Была ли тому виной робость? Или он слишком погрузился в работу? Или не желал расставаться со свободой? Через 10 лет его, закоренелого холостяка, навестила сваха, но он отказался пообедать с ней, «потому что у него были более важные и более интересные дела».
[269]
