Следующая остановка – Белладжио, Италия. Годом раньше мы оба подали заявки на гранты Фонда Рокфеллеров для реализации своих проектов в Центре Фонда в Белладжио: Мэрилин собиралась поработать над своей книгой воспоминаний женщин о Французской революции, а я – над моей книгой психотерапевтических рассказов. Обе заявки были одобрены.
Возможность поработать над научным проектом в Белладжио является, должно быть, одной из главных привилегий ученого мира. Расположенный всего в нескольких минутах ходьбы от озера Комо, Рокфеллеровский центр может похвастаться прекрасными садами, превосходным шеф-поваром, который вручную готовил пасту и каждый вечер подавал ее разные виды, и красивой центральной виллой, где одновременно размещались тридцать ученых, каждому из которых предоставлялся отдельный кабинет.
Ученые встречались за трапезами и на вечерних семинарах, где каждый из нас представлял свою работу. Мы с Мэрилин каждое утро работали, а во второй половине дня часто садились на паром и отправлялись в одну из маленьких очаровательных деревушек на озере Комо.
Я проводил немало времени с одним из соседей-ученых, Стэнли Элкинсом, замечательным автором юмористических романов. У Стэнли была инвалидность из-за перенесенного полиомиелита, и он пользовался креслом-коляской. Каждый вечер он искал для себя сюжеты и персонажей, слушая по радио ток-шоу в прямом эфире.
После Белладжио мы поехали на оставшиеся четыре месяца в Париж, где сняли квартирку на бульваре Пор-Руаяль. Мэрилин работала над книгой дома, а я – в уличном кафе недалеко от Пантеона, где и были написаны последние четыре рассказа. Я снова ежедневно брал уроки французского – увы, как всегда, безрезультатно, – а по вечерам мы гуляли пешком по городу и ужинали с парижскими друзьями Мэрилин.
Работать в уличном кафе мне нравилось, и я писал с необыкновенной продуктивностью. Впоследствии, по возвращении домой, я нашел уличное кафе с благоприятной для творчества атмосферой в Сан-Франциско, на Северном пляже (кафе «Мальвино»), и продолжил эту практику.
Поскольку эта книга задумывалась как сборник учебных историй для молодых психотерапевтов, я решил в конце каждого рассказа писать по паре параграфов, в которых бы дополнительно разбирались теоретические моменты, проиллюстрированные в рассказе. Воплощение этой идеи оказалось слишком неуклюжим, и вместо этого я за несколько недель написал шестидесятистраничный эпилог, который должен был завершать книгу. После чего с чувством глубокого удовлетворения отправил почтой рукопись своему издателю.
Две-три недели спустя со мной связалась Фиби Хосс, которую издательство «Бейсик Букс» отрядило заниматься редактированием моей книги. Как редактор, Фиби была настоящим исчадием ада (но также и посланцем небес), и судьба уготовила нам эпические сражения.
Насколько я помню, Фиби внесла самые минимальные правки в рассказы, разве что вставила некую игру слов в рассказ о пациентке, страдавшей ожирением. Эта фраза запала мне в память как единственная, когда-либо добавленная редактором, за все время моей работы с ними (хотя мне нередко хотелось, чтобы такой щедрости было побольше). Но прочтя длинный эпилог, Фиби впала в неистовство и потребовала, чтобы я выбросил его целиком. Она была совершенно уверена, что никакое заключительное теоретическое объяснение здесь не нужно и что эти рассказы будут говорить сами за себя.
Между мной и Фиби разгорелась настоящая война, длившаяся несколько месяцев. Я предлагал ей одну версию эпилога за другой, и каждая из них возвращалась ко мне жестоко урезанной, пока наконец она не сократила мои шестьдесят страниц до десяти и не настояла, чтобы они были перенесены в начало книги. Сегодня, когда я перечитываю текст, начинающийся с лаконичного пролога, меня печалят воспоминания о моем яростном сопротивлении: Фиби, редактор от Бога, была абсолютно права.
Когда подошло время выхода книги, мы с Мэрилин полетели в Нью-Йорк на устраиваемую издательством вечеринку в честь публикации: такие события, ныне ставшие редкостью, в то время были обычным делом. Вечеринка была запланирована на вечер понедельника, но отрицательный отзыв в воскресном выпуске «Нью-Йорк таймс» испортил всем настроение.
Формат моей книги был очень необычным, ее можно было сравнить разве что с некоторыми рассказами из практики Фрейда и «Пятидесятиминутным часом» Роберта Линднера, книгой о пациентах в гипнотерапии. Рецензентка «Нью-Йорк таймс», по профессии детский психиатр, сочла формат возмутительным и завершила свою кислую рецензию словами о том, что предпочла бы читать описания случаев в профессиональных журналах.
Однако через пару минут после полуночи в воскресенье меня разбудил телефонный звонок. Это был мой издатель, который, вне себя от радости, сообщил, что в среду «Нью-Йорк таймс» опубликует полемическую рецензию Евы Хоффман, известной писательницы и критика. И я по сей день благодарен Еве Хоффман, с которой имел удовольствие познакомиться несколько лет спустя.
Я проводил чтения своей книги в Нью-Йорке и в книжных магазинах десятка других крупных городов. Эти книжные туры по американским городам теперь почти полностью ушли в прошлое, вместе с профессией гидов книжных туров, которые встречали писателей в аэропортах и отвозили к местам выступлений. Почти в каждом книжном магазине меня ненадолго опережал Оливер Сакс, продвигавший свою недавно опубликованную книгу «Человек, который принял жену за шляпу». Наши пути так сильно пересекались, что у меня было ощущение, будто мы знакомы, но увы, мы так никогда и не встретились лично. Я искренне восхищался его работами, а по прочтении трогательной последней книги «В движении» написал ему восторженое письмо – это случилось незадолго до его смерти.
Уже через пару недель после публикации «Палач любви», совершенно меня этим ошеломив, вошел в список бестселлеров «Нью-Йорк таймс» и оставался там несколько недель. Вскоре меня завалили просьбами дать интервью и выступить публично, и я помню, как жаловался на усталость и стресс в разговоре с Филиппом Лопейтом. Этот прекрасный эссеист был одним из моих наставников на писательском семинаре в Беннингтон-колледже. Он дал мне совет: «Расслабьтесь и наслаждайтесь вниманием. Бестселлеры получаются редко и, кто знает, возможно, вы больше ни одного не напишете». О, как же прав он оказался!
Двадцать три года спустя издательство решило перевыпустить «Палача любви» под другой обложкой и попросило меня написать новое послесловие. Я перечитал книгу – впервые за многие годы, – и она вызвала у меня сильные чувства: гордость и одновременно печаль из-за своего старения и зависть к своему более молодому «я». Меня преследовало ощущение: «Этот парень пишет намного лучше, чем я».
Было приятно снова встретиться с моими дорогими пациентами, многих из которых уже нет на этом свете. Но было одно исключение – рассказ «Толстуха». Помню, как писал эту историю в парижском кафе и потратил несколько часов, сочиняя первый абзац, в котором вводится понятие контрпереноса – невольной эмоциональной реакции терапевта на пациента.
В тот день, когда Бетти появилась в моем кабинете, когда я увидел, как она несет свою огромную стадвадцатикилограммовую тушу к моему изящному офисному креслу, я понял, что мне уготовано великое испытание контрпереносом.
