Кто-то грозно и нервно стучал в стенку из соседнего номера.
Но даже это не останавливало разгоряченную жену тихоокеанского атомного подводника, которая жадно и страстно стремилась к желанному пику наслаждения. При ярком лунном свете Гаевский очарованно ласкал пляшущие на его животе полушария дивно упругой и трудолюбивой попки…
Она не остановилась даже тогда, когда кто-то суровым старшинским басом заорал в коридоре:
– Дежурная, дежурная, твою мать! Срочно вызовите милицию! Тут в соседнем номере женщину душат!!!
– Ее не душат, товарищ отдыхающий! А дерут как следует! – так же громко ответила дежурная и заржала сипло, по-зэковски.
Гаевский слышал шлепающие по линолеуму ее шаги. Затем – нахальный стук в дверь и тот же насмешливый, гортанный голос дежурной:
– Товарищи отдыхающие, просьба трахаться потише, – вы нормальным людям спать не даете!
В тот момент Гаевскому показалось, что прыгающую на нем голую женщину прошиб удар эпилепсии и она описалась. Какие-то звериные, нечеловеческие звуки вырвались из ее широко распахнутого рта и она, наконец, рухнула на него, царапая ему спину и больно кусая мочку уха. Теплое и липкое расширялось под ним на мятой простыне…
Он, словно только что слезший с операционного стола больной, на дрожащих ногах ушел от нее на рассвете мимо дежурной, тракторно храпящей на коридорном диване под синим солдатским одеялом.
Второй стакан с ягодами тоже остался пустым…
Тем же утром она, не предупредив его, уехала во Владивосток, а Гаевский после бассейна возвратился в свой номер. Убиравшая его старушка в белом переднике блеснула лукавым молодым светом выцветших глаз и сказала игриво:
– Тут одна приятная дамочка вам письмецо оставила… Конвертик под подушкой.
Он распечатал конверт и прочитал: «У меня много ягод, приезжай. Мой телефон…»
Года через полтора он был в командировке во Владивостоке. Позвонил ей. И шутливо сказал: «Это покупатель из Паратунки. У вас ягоды еще продаются?».
– Это кто? Андрей? Слава? Игорь? Все, все, все… Побаловались и хватит. Забудь меня и больше сюда не звони!
* * *
Та женщина из Владивостока чем-то напоминала ему Валю Любецкую, – жену однокурсника Гаевского по академии.
Гаевские жили тогда в офицерском общежитии и в том декабре устроили у себя в квартире встречу нового года. Было, кажется, еще три или четыре семейных пары.
Сверкала в полутьме огнями елка, горели свечи, из утробы магнитофона звучала музыка, звенел смех, пары танцевали, а сильно набравшийся майор Любецкий храпел, развалившись на диване в безобразной позе.
Гаевский пошел на кухню то ли за штопором, то ли за бутылкой. А следом за ним вошла и Валя с пустой тарелкой.
Гаевский уже выходил с кухни, когда Валя вдруг с какой-то обезьяньей ловкостью повисла у него на шее и теплыми сочными губами стала жадно и нежно целовать его, – Гаевский попытался отстраниться от нее (вдруг жена зайдет на кухню!), и сделал это так резко, что затылком ударился о выключатель и свет на кухне погас.
И тогда он, пользуясь моментом, лихорадочно и страстно измял руками дрожащее и переспелое молодое женское тело – и чуть не съел крупные и сладкие губы Валентины.
Затем включил свет и стремительно ретировался с кухни.
И весь остаток вечеринки, закончившейся уже на рассвете, они с Валей обменивались горячими взглядами тайных любовников.
А потом Гаевский приболел и остался дома один (Людмила отвела сына в детсад и уехала на работу). Он лежал в кровати с температурой, когда в квартиру кто-то позвонил. Накинув халат, он вышел в прихожую и открыл дверь.
За порогом с большой белой тарелкой стояла Валентина – в туго обтягивающих крепкие бедра спортивных тренчиках и в легкой кофточке, пуговицы которой мужественно сдерживали могучий напор крупногабаритной груди (бюстгальтера на ней не было).
– Люда забыла у нас вашу тарелку, – сверкая большими плутовскими глазами, сказала она и решительно ступила за порог…
То, что было потом, – навсегда вошло в лучшую коллекцию приятнейших воспоминаний Гаевского.
Едва щелкнул замок входной двери, как они оба с какой-то нечеловеческой жадностью схватились в поцелуях и ласках, – доселе и стоит в полковничьих глазах картина: белая спина Валентины, прогнувшейся так, как может прогибаться самка, жаждущая самца…
Валентина стонала так, что Гаевский, панически боявшийся в тот миг разоблачения, вынужден был прекратить поршневые движения и закрыть ладонью ее большегубый рот.
Но страсть Валентины к наслаждению была так неуемна, что она в горячке прокусила ему указательный палец и стала обсасывать кровь на нем, еще сильнее провоцируя Гаевского на выплеск тестостерона…
После той волшебной схватки в мрачной прихожей между ними до окончания академии больше ничего не было.
И лишь на выпускном вечере, в ресторане, они вели хмельными плутовскими глазами тайный разговор, вспоминая, видимо, страстные свои лобзания на кухне и в прихожей квартиры офицерского общежития…
Когда официант поставил перед ней пустую белую тарелку, она приподняла ее и с хитрой ухмылкой посмотрела на Гаевского. А он в ответ погрозил ей указательным пальцем, на котором остался едва заметный шрам от ее зубов…
* * *
Кто же еще был в той его коллекции? Ах, да, – та невероятно большеглазая женщина со жгучечерными волосами, которую Гаевский однажды вечером повстречал в метро (когда он был под хмельком, то после службы ездил с Арбатской до своего Крылатского в метро). В военной форме он никогда в вагоне не садился.
Он до сих пор помнит, как все было. Он стоял у выхода из вагона, прислонившись спиной к никелированной стойке. Папаха была под мышкой, газета в руках. И поверх ее он и раз, и два, и три стрельнул глазами в изысканно одетую роскошную брюнетку в тех летах, когда женщины изо всех сил пытаются поддерживать «товарный вид», панически боясь времени сексуального заката.
В скучнолицей компании пассажиров брюнетка выделялась, как бриллиант на серой мостовой. Такие женщины очень редко ездят в метро.
Видимо, и она обратила внимание на Гаевского, лишь на доли секунды задержав на нем взгляд – чуть больше положенного для благовоспитанной женщины.
Вот тех долей секунды им обоим и хватило, чтобы вместе, словно давним знакомым, рядышком выйти из вагона на Филевской. Уже на улице Гаевский представился прекрасной брюнетке, она же с деланной холодностью бросила в ответ:
– Ася.
– Такие женщины в здешних краях и без охраны? – ляпнул Гаевский первое, что пришло на ум, – я вас никогда здесь почему-то не видел.
Она ответила, что живет на другом конце Москвы и приехала проведать приболевшую сестру.
Он проводил ее до автобусной остановки. Она шла рядом с ним с надменным видом царицы, у которой полковник был второсортным пажом.
