– Правильно, Таманцев! Быть тебе, Таманцев, военным, потому что у тебя верное мышление защитника всего народа! И напророчила ведь…
Гаевский вернул майора в колею изначального разговора:
– Ну а все-таки, товарищ майор, как бы ты поступил в ту дождливую и холодную ночь с людьми, которые стояли на автобусной остановке, а ты ехал мимо на двухместной машине?
Таманцев смотрел на Гаевского так, словно на государственных экзаменах в том же воронежском училище радиоэлектроники московский инспектор подбросил ему «черный шар».
– Я бы, я бы, – рассудительным, резиновым тоном затянул Таманцев, – я бы отдал ключи от машины своему старому другу… И попросил бы его отвезти старушку домой или в больницу. А сам остался бы с ба… Извините, – с женщиной моей мечты. И отвез бы ее домой на такси или на частнике…. Ну а там уже действовал бы по обстоятельствам.
– Зачет, товарищ майор, – одобрительно сказал Гаевский и повернулся к своему компьютеру, – у тебя неплохие мозги… Вот бы нам с помощью их найти эти проклятые американские ключи… Врубай свой креатив на коньячном подогреве…
За окном лаборатории уже начинало темнеть. А ключи все еще не были найдены. Стали собираться домой. Таманцев выключил компьютер, и, кинув осторожный взгляд на Гаевского, вдруг сказал:
– Артем Палыч, можно – нескромный вопрос?
– Валяй.
– Вам Наташка Абрикосова нравится? Я видел, как вы провожали ее до метро. У нее был такой счастливый вид… Она вся такая была… Как сирень цветущая… Да и вы женихом выглядели…
Ошарашенный вопросом Таманцева, Гаевский попытался уклониться от ответа по существу:
– Да, приятная женщина…
– За этой приятной женщиной до вашего появления тут некоторые наши мужики ой как увивались! Но бесполезно. А вы пришли и…
– Что «и»?
– И закадрили ее…
– Откуда ты взял?
– У меня же глаза есть. И корзина с розами, и проводы до метро, и ваши посиделки с ней в баре… Везучий вы… Такой пудовый бриллиант отхватить… Но я хотел бы вас предупредить… Будьте осторожны. У вас могут быть серьезные неприятности. А я некрологи не умею писать…
– Ты о чем?
– А о том, что у Натальи очень крутой хахаль есть. Мне ее подружка Юлька рассказывала. Он Наталье дачку в Мамонтовке снял…
– А что, Наталья не замужем?
– Нет, не замужем… Она лет десять назад замуж выскочила, но неудачно. Мужик ученый был, но спился. Она от него ушла. Детей у них не было…
– Откуда у тебя такие познания?
– От Юльки. У меня с ней дружба, местами переходящая в любовь… Хе-хе-хе… Так вот. Наталья уже давно с матерью живет. А этот богатенький Буратино с ней душу отводит… Юлька мне рассказывала, что Наталья уже несколько раз порывалась бросить этого олигарха, но он сказал ей: «Голову отрежу а из черепа пепельницу сделаю»… Так что учитывайте тактическую обстановку Артем Палыч.
Гаевский слушал Таманцева, затаив дыхание, но делал вид, что рассказ майора ему не очень-то интересен. Он даже нарочито зевнул в кулак…
* * *
Дома он с задумчивым видом кромсал говяжью котлету, а Людмила весело ворковала ему про дела на своей кафедре. И про «дурачка Тормасова», который по-прежнему придирается к ее кандидатской о Набокове. Он уже давно подметил: как только она заводит разговор о заведующем кафедрой Тормасове, то и в возмущениях ее, и в ехидной критике «этого дурачка» было скрыто что-то совсем другое. Оболочка была вроде горькой, а начинка – сладкой. Она ерничала над ним с плохо скрываемым наслаждением.
– Мне кажется, ты неравнодушна к нему, – сказал он Людмиле и заглянул ей в глаза.
И показалось ему, что в какой-то момент в глазах ее мелькнул затаенный испуг, но она мгновенно нашла слова, в которых Гаевский учуял неискренность:
– Ты что, с ума сошел? – сказала она деланным тоном, – какое может быть неравнодушие к этому лысеющему дедушке, от которого всегда пахнет дешевым одеколоном?
– Этот дедушка всего на четыре года старше меня, – тут же пальнул в ответ Гаевский и улыбнулся, – в этом возрасте мужчина становится особенно рьяным охотником за женским полом… Потому я не исключаю что…
– Перестань нести чепуху Артем, – сухим преподавательским тоном прервала его Людмила, – мое общение с Тормасовым связано исключительно с работой. И, конечно, с моей кандидатской. Кстати, этому дурачку в следующую субботу исполняется пятьдесят. Мы приглашены. Пойдем?
– К сожалению, я не смогу. С Томилиным почти всем отделом в четверг улетаем на полигон.
– Как жаль… Ты не против, если я одна к нему пойду? А не идти нельзя. У меня же ведь защита скоро. И почти все от Тормасова зависит… Но я не знаю, что подарить этому дурачку.
– Конечно, тебе надо идти, – с легким сомнением включив одобрительный тон, сказал Артем Павлович.
* * *
Людмила подарила Тормасову одеколон «Бугат-ти» – запах его нравился ей. Такой же одеколон полгода назад она презентовала и мужу в день рождения.
А когда через несколько месяцев в ресторане на Патриарших прудах кафедра обмывала докторскую диссертацию старушки Елисеевой, Гаевский учуял, что он с «дедушкой» Тормасовым пахнет одинаково.
А «дедушка» был еще ого-го! Строен, холен, импозантен. И загар турецкий, и взгляд молодецкий. А жена его, Анна, была какая-то изможденная, худая, нервная, на тонких губах вроде добродушная улыбка, а взгляд крысиный.
Когда Тормасов пошел танцевать с Людмилой, Анна изъерзалась вся на стуле. Затем резко встала и решительно пригласила на танец Гаевского. И танцевала с ним молча. Лишь когда музыка закончилась, она вперилась в Гаевского строгими, тревожными глазами и спросила:
– Извините, я слышала, что вы вроде военный, да?.. А, значит, должны быть наблюдательным человеком, правда?
– Да, я военный. А почему вы задаете мне такой вопрос?
– Да так просто. Из любопытства. Ведь у военных людей, говорят, глаз – алмаз…
На том и разошлись по своим местам.
«Странный, странный, странный разговор у меня с этой Анной получился, – думал он, – какие-то мутные намеки».
Он, конечно, не исключал, что между «дурачком» Тормасовым и Людмилой могут быть какие-то тайные шуры-муры. Банальный флирт – не более. Он ведь слишком хорошо знал свою жену, – она вроде никогда не подавала даже малейших признаков того, что ее попутал бес похоти… Да и к сексу она относилась бесстрастно, как к дежурной работе… Стыдно сказать! Когда в домашней спальне он просил жену занять его любимую позу, она делала это как одолжение, и неизменно при этом повторяла слова своего любимого Набокова: «В сексе людей есть животность»…
Гаевский посмотрел на сидящую рядом жену. Она болтала о какой-то Берберовой со старичком Засуличем с ее кафедры – дедушка только что приехал из Парижа, где читал лекции в каком-то третьеразрядном университете. Он сильно грассировал и, пристукивая вилкой по краю тарелки, говорил:
