Они уже выходили из лаборатории, когда Таманцев сказал Гаевскому:
– Артем Палыч, в Мамонтовке с вами все может быть… Если решите ехать туда, я вам на всякий случай дам свой газовый ствол… «Комбат» называется. Девять миллиметров и восемь патронов… С ним вам будет спокойнее.
* * *
В июле, да, кажется, в середине июля, сестра передала Гаевскому поездом из Воронежа две пузатых банки гречишного меда. Забрав их у проводницы, полковник шел к своей машине, припаркованной в дальнем конце привокзальной улицы. А в начале ее увидел он женщин и старух, продававших цветы на тротуаре.
Один дивный букет очаровал его. Он был собран из цветов, которых Артем Павлович никогда еще не встречал. Заметив его восхищенный взгляд, старушка принялась на все лады расхваливать свой товар:
– У вас отменный вкус, товарищ полковник, – сказала она льстивым тоном, – жена или там., любовница будет в восторге! Я бы вам сама за такой букет отдалась, да возраст уже не тот!
Женский хохот прокатился по цветочному базарчику.
Гаевский букет купил и пошел дальше, к своей машине, то и дело поглядывая на цветы. О, видел бы его кто-нибудь в тот момент!
Полковник был похож на влюбленного юношу, идущего на заветное свидание. Тут на его пути словно из-под земли выросла старая цыганка:
– Дай погадаю, красавец, всю правду скажу, – скороговоркой заладила она, – позолоти ручку и узнаешь от меня все, что было с тобой и все что будет…
Гаевский улыбнулся и хотел было обойти цыганку, но она не давала ему прохода:
– Вижу, что скоро встретишь судьбу свою… Вижу, что скоро встретишь судьбу свою, – повторила старуха, – все, все расскажу тебе…
Чтобы отвязаться от цыганки, он достал из кошелька пятьдесят рублей и дал ей.
Цыганка нахально тянула загорелую морщинистую руку к его распахнутому кошельку и даже в какой-то момент прикоснулась к нему:
– Позолоти, позолоти еще ручку, генерал, – все так же напористо тараторила она, обдавая его магическим взглядом черных сверкающих глаз, – ибо все вижу, все вижу в судьбе твоей… Ладонь покажи:
– Вижу, что красивая женщина манит тебя… И ждет тебя с ней любовь несказанная… Ой-е-ей… Только вот линия эта… Ой-е-ей…
Тут Гаевский вдруг почувствовал странное состояние, – такое состояние было у него, когда перед операцией в госпитале он засыпал, вдыхая наркоз…
– Спасибо, спасибо, – отрешенно сказал он и поспешил к машине.
Уже в своем кабинете он обнаружил, что кошелек пуст…
Взяв букет, он двинулся на третий этаж, – ему хотелось незаметно, пока народ еще не пришел на работу, оставить цветы на столе Натальи.
Выждав момент, когда уборщица Даниловна из кабинета Натальи перейдет в другой, Гаевский шустро нырнул из-за угла в дверь, вставил букет в стеклянное горло пузатой вазы и направился к выходу. А в дверях уже стояла Даниловна со связкой ключей и шваброй:
– О, здрасьте! Да тут я вижу что дело уже далеко зашло, товарищ полковник, – с хитрой улыбкой сказала она, показывая шваброй на стол Натальи, – тогда вы уж заодно и воды в вазу налейте… Цветы же в сухой вазе быстро завянут. Цветы без воды, – как баба без мужика!
Гаевский со смущенным видом переминался с ноги на ногу. Операция провалилась. А Даниловна продолжала:
– Наташка – девка хорошая, да красивому дураку и пьянице в свое время досталась. Она свою судьбу с ним сломала, – неспешно говорила Даниловна, протирая столы. – Я и Натаху, и мамку ее даааавно знаю. В одном подъезде на Живописной уже лет сорок живем. А когда Наташка со своим пьяницей развелась, с тех пор замуж и не метит. Перебирает все, перебирает. Вот сейчас, говорят, с каким-то алигархом спуталась… Богатый гад, но жениться не хочет… А вы как с Натахой, – всурьез, или тоже побаловаться?
Даниловна пристально взглянула на Гаевского, но он не знал, что сказать ей.
Не дождавшись ответа, она тянула нить своих рассуждений дальше:
– Понятно… Побаловаться, значит… А что – жена не дает, или бревном лежит? Или разбежались с ней, извините, жопа к жопе? Дети-то уже выросли, небось. Жена надоела, свежачка хочется, так? О, я-то знаю, что в вашем возрасте и мужики, и бабы на это дело, как с цепи срываются! Седина в бороду, – бес в ребро! Хе-хе… Я когда-то была в вашем возрасте и уж хорошо знаю, что значит для цветущей бабы уходящий поезд! Вроде и свой мужик есть, и в кровати ночью лежит рядом… Бери – не хочу… Ан нет… Уже не то. Привычка. Страсти угасли. Гладит тебя, а мурашек уже нет… И все уже, как чай холодный без сахара… Мужик сопит на тебе, старается изо всех сил, а ты только делаешь вид, что тебе приятно… И с другим мужичком энтим сладким делом заняться мечтаешь… Попробовать, как оно…
Тут Гаевский будто очнулся и вставил свое словечко, вспомнив слова майора Жихарева:
– Освежить чувства, та-сказать…
– Ну да, вроде как свежую любовь покрутить… И я крутила… Ой, как крутила! А однажды закрутила так, что покажи мне тот любовник из-за угла, извините, хрен стоячий, – вмиг забеременела бы! Такая вот любовь получилась… А теперь прихожу к своему Пете на могилку и прощения прошу за тот блуд мой тайный… Так вы с Наташкой всурьез или побаловаться?
Он снова не ответил на этот вопрос Даниловны. А она села на стул, оперлась обеими руками на ручку швабры и задумчивым тоном продолжала:
– Я вот здесь уборщицей работаю, а у меня, между прочим, бухгалтерский диплом! Я тут в финотделе больше двадцати лет отработала. А когда попала под сокращение, – упросила начальство оставить меня. Мужа нет, пенсия десять тысяч. А здесь хоть какой-то приработок… Теперь тут техработником числюсь… Так вы, значит, в Наташку Абрикосову влюбились? Так всурьез или побаловаться?
Гаевского словно заклинило:
– Это… Ну как вам сказать?..
– А что тут сказать, – насмешливым тоном отозвалась Даниловна, – про ваши шуры-муры уже даже вот эта моя швабра знает… Бабы здешние по всем углам шепчутся… Когда-то вот так же и про меня шептались… Да-да! И я тут роман с одним человеком крутила… Ой, как крутила… Огрызки того романа до сих пор не стынут…
Даниловну явно потянуло в край приятных ностальгических воспоминаний о чем-то сокровенном. Она посмотрела на цветы в вазе, села на стул и, опершись обеими руками на длинную ручку швабры, продолжила каким-то заговорщицким голосом, – в глазах ее при этом появился плутовской блеск:
– И у меня когда-то и цветы были, и тайные свиданья-лобызанья, и страсти-мордасти всяческие… Влюбилась я в этого человека до беспамятства…
– А почему же замуж за него не вышли? – тихо и вкрадчиво спросил Гаевский.
– Какой там замуж? – воскликнула Даниловна, – он же еврей! А у евреев развод – страшный грех… Еврей сколько угодно на стороне блудством будет заниматься, но со своей Сарой все равно не расстанется! Это у них свято… Да и мне и своего Петю, и детей тоже страшно было оставлять… Так вот мы и жили. Вы не поверите… Я вот баба уже… А как увижу этого человека, так у меня до сих пор ноги от чувств подкашиваются! Во как бывает! И когда меня в финотделе сокращали, я готова была на колени упасть, – лишь бы здесь остаться… Да хоть уборщицей! Лишь бы его видеть… Спасибо – пожалели… Такая вот судьба у меня вышла, товарищ полковник…
