Тут уже насмешливый оттенок в голосе Гаевского исчез:
– И какой же был ответ? Валяй, всезнающий генератор новостей!
Дымов отвечал с хитрой усмешкой:
– Я всезнающий потому, что с некоторыми дамами из секретариата (тут он взял амурный тон) имею очень даже дружескую связь… Это мои сексоты, так скзыть… Так вот. Гребнев с Померанцевым ответили Совбезу в том смысле, что, мол, проект Журбея – это маниловщина… Нереализуемая фантазия… Технически не решаемая задача. Ну, понятно, – их жаба зависти к Журбею душит… А вот Сергей Борисыч Иванов, – ну, который в правительстве за военно-промышленный комплекс отвечает, – он собрал на совещание лучшие ракетные умы нашей оборонки… Ученые, конструкторы, генералы… И спецы эти там, говорят, полдня проект Журбея перетирали. И порешили, что его проекту нужно дать ход. Кстати, там и Журбей был. Последним слово держал… Благодарил за доверие. А еще сказал, – мол, господа-товарищи, если я не сделаю обещанную ракету, то напишу заявление и уйду к еханой матери на пенсию… Короче говоря, всю свою дальнейшую судьбу на кон поставил… Мужик! Уважаю…
– Н-даааа, интересная история, – задумчиво произнес Таманцев, – Журбей за новую ракету радеет, а некоторым здешним товарищам, сдается мне, лишь бы деньги попилить на «карандаше»… На том, что им в наследство от Журбея досталось… Но мозгов, чтобы довести его проект до конца, явно не хватает.
Во время этой темпераментной беседы офицеров (не услышавших даже стука в дверь) тихо зашел в лабораторию старик Кружинер с какими-то бумагами от чертежников. Поздоровался, присел на стул, послушал. Сам пару слов осторожно вставил в разговор. А затем и вовсе разошелся:
– Вы тут о наследстве Журбея говорили… А я анекдот вспомнил. Во время шторма и кораблекрушения на необитаемом острове оказались четверо – русский, украинец татарин и еврей. Каждый выбрался на берег с чем только мог. Русский – с топором, украинец со свиньей, татарин с узлом пшеницы, а еврей – с пустыми руками. Русский с помощью топора соорудил из дерева домик. Украинец попросился жить к нему, – мол, у меня же свинка, сало-мясо будет. За ним приходит татарин с пшеницей, – пусти к себе Иван, хлебом обеспечу. Так и стали жить-поживать втроем в доме. А еврея все нет и нет. И вот однажды кто-то громко в дверь стучится.
– Кто там? – спрашивают из дома.
А им отвечают:
– Я Абрам, ваш новый участковый! Ну таки прям наш Гребнев…
Не смешно офицерам, – лишь хмыкнули, видимо, о другом им думалось. Кружинер заметил, конечно, невеселый их настрой и сказал деловито:
– А я, собсно, к вам, Артем Палыч… Есть вопрос по бортовому процессору. Ваша оригинальная идея в одном месте все-таки, кажется, прихрамывает на одну ногу… Вот здесь.
И он шелестнул бумагами.
Во время того разговора с Кружинером Гаевский был поражен тонкой изысканностью еврейской конструкторской мысли, – старик предлагал так хитро подкорректировать программу бортового процессора, что это позволяло бы за счет другого режима работы двигателей значительно экономить топливо во время полета ракеты. И, разумеется, увеличить дальность. Полковник был в восторге, но Кружинер вдруг дал задний ход:
– Но моя идея пока – всего лишь теория… Надо бы проверить ее во время испытаний. Я не уверен, что все сработает на сто процентов… Но лучше идти вперед, спотыкаясь, чем осторожно топтаться на месте… Кстати, я предлагал и Гребневу, и Померанцеву именно такое решение проблемы. Но они отмахнулись. Мол, слишком рискованно, да и времени уже нет экспериментировать, пуски-то в октябре… А вы, я вижу, шли по моей тропинке… И даже дальше пошли… Похвально. И лишь в одном месте оступились…
Вот здесь. Тут сигнал без второго синхронизатора вряд ли пройдет.
Старик уже выходил из лаборатории, даже за ручку двери взялся, но вдруг остановился и посмотрел на офицеров, поблескивая плутовскими глазами под пепельной сединой бровей. Сказал:
– Н-дааа, маладые люди… Как бы с «карандашом» Журбея не получилось, как в том одесском анекдоте… Мужик пришёл домой пораньше, заходит в квартиру, а там – голый любовник. Ну, накинулся он на него с кулаками и давай молотить. Жена оттаскивает мужа и орет со слезами:
– Что же ты делаешь, подлец!? Прекрати немедленно! Это же отец твоих детей!!!
Офицеры вяло улыбались. А Кружинер – уже серьезно и все о том же:
– Как бы и у нас такого с «дитем» Журбея не вышло…
* * *
Ровно в час дня Гаевский вошел в бар, заказал две чашки молотого кофе и сел за столик в углу, под старыми ушастыми фикусами, – за тот самый столик, где любила сидеть Наталья.
Она появилась уже вскоре – ухоженная до той фанатичной безупречности, на какую только способны незамужние женщины, стремящиеся предстать перед любимым мужчиной во всем блеске.
Они смотрели друг на друга так, как обычно смотрят люди, которых связывает любовная тайна (хотя таковой для многих институтских она уже давно не была). Ему в тот момент почему-то очень хотелось поцеловать ей руку, но он все же не сделал этого, – ему казалось, что все посетители бара смотрят в их сторону.
– Ну, здравствуй, – с улыбкой сказала ему Наталья своим теплым и певучим тоном, – я бежала к тебе, как студентка на первое свидание…
Она прикоснулась своей рукой к его руке и мгновенно убрала ее, словно обожглась. Гаевскому хотелось сказать ей «Отлично выглядишь» или «Ты неотразима», но эти комплименты показались ему пошлыми, – это были затасканные, бескровные слова общественного пользования. Многие охотно брали их напрокат, как берут во временное пользование лыжи или велосипеды. Он же подумал тогда, что эти комплименты чужого изготовления не достойны Натальи.
Он уже неплохо знал ее тонкое чутье к фальши и банальности, он хорошо помнил тот случай, когда здесь же, в баре, в ответ на его похвалу ее черному платью, она срезала его: «Мне такие слова все мужчины говорят».
И сейчас он боялся брякнуть каким-нибудь замусоленным словесным секонд-хендом, – лихорадочно подбирал незамызганные, нерасхожие, чистые слова, которые могли бы в тот момент наилучшим образом выразить его чувства. Но ничего, ничего, ничего путного ему в голову не приходило.
– Я забываю свое отчество, когда гляжу на тебя, – наконец тихо сказал он с той чистой мальчишеской искренностью, от которой Наталья на мгновение закрыла глаза.
И он понял, что его незатейливая стрела Амура все же попала, кажется, в цель.
Она смотрела на него долгим, теплым, благодарным взглядом, и, наверное, ждала новых его слов (о, приятные комплименты в разговорах с мужчинами – единственное блюдо, которое никогда не надоедает женщинам!). Не дождавшись их (Гаевский, как говорится, никогда не подсыпал сахара в малиновое варенье), она хлебнула кофе и сказала с какой-то плохо скрытой радостью:
– Кулинич скоро улетает в Анталию… Ты приедешь ко мне в Мамонтовку? Я скучаю без тебя…
– Я приеду…
