Или сделала вид, что поверила. Но шпильку подозрения в конце того коротенького телефонного разговора смешливым тоном все-таки вставила:
– А эта дочка намного меня моложе?
– Зачем ты несешь эту глупость? – ответил он уже с сухим налетом возмущения в голосе, и ему показалось, что это было сыграно очень достоверно, хотя колокольчик тревоги и звякнул в душе.
За двадцать пять лет его жизни с женой он ни разу не давал ей повода для подозрений в «походах налево». Впрочем, и она тоже. Как-то так изначально сложилось в их семье, что никогда и разговоров об этом между ними не было. Хотя нет, неправда. Однажды Людмила сказала ему: «Как хорошо, что ты у меня не бабник».
* * *
И все же роль верного мужа давалась Гаевскому с трудом, иногда ему казалось, что жена парочкой логических вопросов легко расколет его примитивно выстроенную брехню. И он старательно приучал себя врать так, чтобы жена не могла его разоблачить. Но самая большая трудность для него заключалась в том, чтобы глаза не выдали в нем сытого любовной похотью человека. Он побаивался, что однажды ему не удастся скрыть, замаскировать, погасить в своих глазах тайну блудника, – «сияние неуемной блядскости», как сказал однажды Таманцев про глаза Юльки.
В его рюкзаке лежал давным-давно купленный Людмилой тощий романчик, со следами пролитого кофе на обложке, а на 156 странице она своей преподавательской красной авторучкой волнисто подчеркнула вот эти строки:
«Говорят, что глаза – это зеркало души. Но у многих они как запотевшее стекло: внутри, в душе, еще тлеют угли чувств и надежд, а снаружи, в реальности, вовсю бушуют холодные ветра измен и предательств».
Почему, зачем она подчеркнула именно эти строки? Несколько раз он порывался задать Людмиле этот вопрос, но что-то останавливало его. «Тлеют угли чувств… Ветра измен»… К чему все это? Она что-то уже чувствует? В себе? В нем? Иногда ему казалось, что если он заведет с Людмилой разговор на эту тему, то в их отношениях случится «открытый перелом». А вот этого ему совершенно не хотелось.
* * *
Поднимаясь в лифте на свой этаж, он взглянул в зеркало и изобразил усталые глаза, – получилось неплохо. А в прихожей обнял жену так, как давно уже не обнимал, – с большим мужским намеком прошелся обеими руками по аппетитным округлостям ее тела.
– Что с тобой, Гаевский? – сказала Людмила насмешливо, высвобождаясь из его объятий, – про свои мужские обязанности вспомнил, что ли?
Наверное, только ядерная война могла в тот вечер остановить его желание овладеть собственной женой. Это ему нужно было для достоверности того спектакля, в котором он отвел себе главную роль. Это ему нужно было для того, чтобы у Людмилы не возникло подозрений о его другой жизни…
В спальне он еще только собирался дать рукам и губам своим волю, чтобы «завести» жену искусными ласками, а она опять сказала ему свое «фирменное»:
– Ляг на меня… Повыше.
Он смотрел на ее строгое преподавательское лицо, не выражавшее никакого блаженства, – глаза Людмилы были закрыты, брови нахмурены, как от боли, губы плотно сжаты…
И ни звука. Только сопение и шепот:
– Я уже… Пусть теперь у тебя получится…
Людмила плескалась в душе, а он лежал с закрытыми глазами и извлекал из памяти еще теплые картины страстных и разнообразных утех с той, что осталась в Мамонтовке, в домике, под красной ондулиновой крышей.
«Чудная, божественная женщина, – думал он, – как самозабвенно, как страстно умеет она предаваться любви. А эти нежные стоны»…
Уже засыпая, он подумал, что впервые в жизни в один день у него было две женщины.
22
Грустный октябрь засыпал желтыми листьями прихваченную утренними заморозками Москву. Офицеры отдела полковника Томилина готовились к отъезду на полигон. Там должны были состояться очередные испытательные пуски «карандаша».
Большая бригада ученых, конструкторов, инженеров, работяг-заводчан должна была вылететь в Астрахань с подмосковного аэродрома Чкаловский. Вместе с ними летела и группа офицеров Генштаба и ГРАУ Многие из них были хорошо знакомы Гаевскому. Когда он оформлял командировочные документы, то был немало удивлен, узнав о том, что и мучавшийся артрозом старик Кружинер тоже летит в Капустин Яр. Яков Абрамович храбрился, отпуская свои фирменные шуточки тем, кто намекал ему на болячки и трудности полета в таком возрасте. Гаевский застал его в отделе кадров.
Там стоял дружный женский смех и слышался сипловатый одесский говор «талисмана»:
– Значит, пришел клиент к одесскому врачу и говорит:
– Скажите, доктор, почему после связи с женщиной у меня таки стоит свист в ушах?
– А сколько вам лет? – спрашивает врач.
– 85! – отвечает старик. А врач – ему:
– Хо! А шо вы хотите – услышать в этом возрасте аплодисменты, что ли?
Кадровички заливались звонким хохотом.
Вдохновленный таким эффектом, Кружинер продолжал:
– Дед наконец-то жениться решил. И подал заявление в одесский загс. А там спрашивают:
– И сколько вам лет?
– Девяносто три.
– А вашей молодой?
– Восемьдесят шесть.
– А вас такая разница в возрасте не пугает?
Женский смех.
Давно заметил Гаевский: где бы ни появился Кружинер, везде образуется людская веселость.
Старик, довольный произведенным его анекдотами впечатлением, удалился.
Толстая и холеная кадровичка в летах печатает на компьютере документ Гаевскому и говорит той, что помоложе, сидящей за столом напротив:
– Видно, в молодости он еще тот гуляка был… Все его анекдоты только про это…
Дверь в смежную соседнюю комнату отдела кадров открыта. Оттуда – еще один женский голос:
– Вы не поверите, девки, он же до сих пор с Даниловной роман крутит… Да-да! Мой Сашка в прошлом месяце вместе с Кружинером в Боткинской больнице лежал. Я его проведать пришла. И что вы, девки, думаете? Сижу я со своим Сашкой в беседке и вижу, как баба Даниловна с пакетом… В лечебный корпус – шасть… А вскоре – шум, гам, крик, мат. И что я вижу? Шустро так семенит от входных дверей Даниловна, а следом появляется разъяренная Сара, жена Кружинера. Машет инвалидной палкой, как шпагой! И орет:
– Я тебе, старая, покажу теплую картошку с укропчиком! Я покажу!.. Бросает на крыльцо пакет Даниловны и ногой его – бац. А из пакета – кастрюлька в какую-то тряпку замотанная… И картошка вареная по ступенькам рассыпалась… Вот такая любовь, девки… Вот такая…
С минуту в отделе кадров – мечтательная тишина.
Толстая кадровичка, словно очнувшись от гипноза, – говорит задумчиво:
– Кружинер и сейчас мимо любой юбки спокойно не пройдет… Обязательно за жопу ущипнет…
